СМИ продолжают публиковать результаты расследования страшной авиакатастрофы в Египте, гадая, теракт или не теракт. Родственники опознают своих погибших. А в моей ленте новостей в фэйсбуке постоянно встречается фотография одной из пассажирок несчастного рейса. Аня Тишинская была программным директором питерского отделения молодежной еврейской организации «Гилель». Вот только на этот раз мне кажется, что это совсем не важно.

Меня всегда удивляло то, что обязательной строчкой в сообщениях СМИ об очередной катастрофе будет: «Наших там не было». Это не только российская история. И не только израильская. Это такая всемирная традиция. Сообщение американских СМИ о цунами где-нибудь в Танзании обязательно будет сопровождаться облегченным: «Во время цунами американские граждане не пострадали». А в израильских газетах текст о крушении самолета где-то во Франции обязательно закончится строчкой: «На борту граждан Израиля не было». С одной стороны, здесь всё ясно – своя рубашка ближе к телу, нам просто необходимо знать, что с нами всё в порядке. Или не в порядке. Но в первую очередь – про себя, а уже потом про других. Вот только это разделение погибших на наших (и значит, как-то особенно больно) и не наших (а значит, больно чуть поменьше) меня всегда смущало.

Мне безумно жаль красивую девочку Аню Тишинскую. Юная, светлая, яркая. Но мне не хочется публиковать только ее фотографию в фэйсбуке, потому что кажется – надо публиковать 224 фотографии. Те самые, которые публикуют уже несколько дней все мировые СМИ. Фотографии, которые за день, два, за неделю до катастрофы опубликовали на своих страницах погибшие. Загорелые, улыбающиеся, забавно позирующие на камеру – они радовались своему отпуску, покупали родным сувениры в пестрых лавках, плескались в море, огорчались, что скоро улетать.

Авиакатастрофа – не война. Здесь нет и не может быть «наших» и «не наших» погибших. И разделенность в жизни, кажется, должна здесь отступать на второй план, нивелироваться, исчезать перед лицом трагедии. Расхожая фраза «в смерти все равны» – не всегда верна, ее сложно применить к смерти террориста и его жертвы. Нет, в смерти не равны тот, кто убивает, и тот, кого он убил. В смерти не равны палач и обезглавленный им несчастный. В смерти не равны насильник и жертва. Но в данном случае эта фраза обретает смысл.

Я, к сожалению или к счастью, не умею любить всё человечество и каждого отдельного человека просто потому, что он тоже прямоходящий. Но когда падает самолет, меня больно царапает разделение на своих и чужих. Тем более что и здесь начинаются баталии, споры, выяснения, правильные ли это свои, и вообще, что это были за чужие. Дошло ведь до того, что кто-то написал, что нечего всем еврейским миром переживать за Аню – она ведь в шаббат летела на самолете, да еще и с отдыха в арабской стране. Мол, неправильная она еврейка. И здесь начинается вечная наша, уже действительно очень наша, еврейская история. История, в которой и «наши» бывают правильные и неправильные. Те, которые считают, что подниматься на Храмовую гору нельзя, и те, кто не понимают, отчего же, если гора наша. Те, кто своим политическим кредо делают отсутствие разделения на наших и не наших (евреев и арабов), и те, кто видит в них (да и во всех вокруг) в первую очередь чужого, чуждого, иного, неблизкого. А значит, менее важного и ценного. Вызывающего меньше сочувствия при жизни (пусть даже это лишь подсознательно, почти незаметно) и меньше слез в смерти.

Я совершенно не идеалистка и не верю в розовых пони и безусловные чувства. Так уж устроена человеческая психология – нам просто необходимо знать, что есть свои и чужие, иначе мы растеряемся, потеряем в этом мире себя, пойдем против инстинктов. А инстинкт подсказывает, что я в первую очередь буду спасать своего ребенка. Но он же мне подсказывает: через 18 лет ему не придется надевать форму солдата ЦАХАЛа, если бы нам сегодня удалось начать сокращать эту дистанцию, если бы ценность жизни стала бы просто ценностью жизни, а не поводом вздохнуть с горечью, если, не дай Б-г, погибли наши, или с тайным облегчением, если не они.

Есть такая журналистская формула: «Пока верстался номер». Так вот, пока писалась эта колонка, СМИ сообщили, что на месте крушения самолета нашли тело десятимесячной Дарины Громовой, чья фотография уже стала символом трагедии. Накануне вылета из Пулково мать Дарины Татьяна сфотографировала малышку, которая наблюдала за тем, как огромные железные птицы двигаются по летному полю. «Главный пассажир» – назвала она фотографию на своей страничке в соцсети. В последние дни эту фотографию перепечатали сотни тысяч раз, появилась идея поставить в аэропорту Пулково памятник погибшим с изображением Дарины.

Сегодня бабушки и дедушки Дарины пытаются опознать ее тело и как-то справиться с горем. А мы продолжаем гадать, что же случилось с рейсом А321. Мы вряд ли узнаем правду: может, это был устроенный ИГИЛ теракт, а может, вечное российское разгильдяйство, которое даже большее преступление, пожалуй, чем возможная бомба от безумцев из ИГИЛ. Для последних не существует ни ценности жизни, ни безмятежности детства – они вкладывают палку в руку едва научившегося ходить малыша и учат избивать пленных. И нам вряд ли удастся сгладить грань между тем, как мы боимся смерти, и тем, как они ей служат. Но противостоять им можно, только не деля наших погибших на своих и чужих. И оплакивая каждого ушедшего всем миром. Так, как оплакивали пассажиров Боинга 777, сбитого над Донецкой областью, все Нидерланды. Горестный эскорт с гробами проехал через весь Амстердам. И весь Амстердам вышел на улицы, рыдая. В России эскорта не будет. Не съедутся со всех уголков страны плачущие люди, как это бывает в Израиле, не придут на похороны президент и министры, как это бывает в Европе. Для жителей огромной России трагедия случилась за тысячи километров от них. И это как бы не про них, не про их «наших». Но именно поэтому и упал самолет, какими бы ни были результаты расследования. Ведь пока мы разделяем мертвецов на своих и чужих, мы не сможем избежать новых смертей. А маленькая Дарина, очаровательная Анна и еще 222 убитых нашей разделенностью хотели бы, наверное, чтобы всё было совсем по-другому.