В моей репатриации в Израиль три года назад решающую роль сыграл мужчина, но только не в том смысле, в котором вы сейчас подумали. Мужчина этот, назовем его Мишей, был седым трижды женатым отцом шестерых детей, младшему из которых было два года, а старшему – 25 лет. Познакомились мы у моих родственников в Иерусалиме, где я проводила запоздалый отпуск. Первая неделя отпуска стала осуществленной мечтой Фаины Раневской о жизни на пенсии: я сидела в кресле-качалке и пыталась набраться сил – чтобы начать качаться. Сил после бесконечной московской зимы, ежедневных трёхчасовых поездок на метро и ночных звонков по работе у меня не было.

К концу первой недели в гости как раз и зашел Миша и, видя мое печальное состояние, взялся меня развлекать. За следующую неделю я посетила с десяток достопримечательностей и услышала, наверное, целую сотню баек об Израиле. О своем пути в стране Миша рассказывал красочно и увлеченно: как в начале 1990-х взял чемодан и четверых детей в охапку и приехал в Израиль, как, не зная ни слова на иврите, работал в литейной мастерской, выращивал на балконе собак на продажу, разводился, женился и снова разводился, трудился дворником, чтобы рассчитаться с долгами, служил в полиции, а потом переквалифицировался в турагента. Слушать его и не воодушевиться жизнью в Израиле во всем ее многообразии было невозможно. К тому же Миша был убежденным сионистом, и под действием его рассказов, вернувшись в Москву, я на следующий же день позвонила и записалась на прием в «Сохнут».

Миша дал мне последний толчок к репатриации, которую я к тому моменту уже долго обдумывала. Чувствовала, что как бы непросто это ни было, со сложностями можно справиться, и жизнь в Израиле того стоит. Сколько людей годами мечтают эмигрировать, но тянут – потому что боятся потерять социальный статус, остаться без работы, опасаются трудностей с языком, жильем и бюрократией, от которой никуда не деться в любой стране. Язык действительно сложный, жилье – дорогое, банки и госорганы работают по принципиально иным правилам, чем это принято в России, а поиск хорошей работы занимает массу времени, и многим репатриантам приходится соглашаться на далекие от желаемого варианты. Чтобы решиться на переезд – надо быть неисправимым оптимистом. Но в этом и есть суть сионизма.

Кем, как не великими оптимистами, были отцы сионизма? Например, Элиэзер Бен-Иегуда, решивший превратить иврит в язык повседневного разговора. И это язык, в котором на тот момент не было слов не то что для обозначения телефона и телеграфа, но даже для полотенца и яичницы. У его соседей и друзей в Иерусалиме мысль, что на святом языке можно не только писать и молиться, но и разговаривать, в том числе и в туалете, отклика не нашла. Да что там – вызвала остракизм! Даже Двора, жена Бен-Иегуды, в первые годы с трудом объяснялась с мужем на тяжело дающемся ей языке, в котором к тому же так не хватало нужных ей «простых» слов. Однако отец современного иврита верил, что его дело увенчается успехом. Не поколебало его и то, что его старший сын Бен-Цион, первый «ивритский ребенок», оказался в языковой изоляции от сверстников и сильно из-за этого мучился. А 20 лет спустя виртуозное владение ивритом очень помогло его первенцу: ставший к тому моменту редактором газеты юноша влюбился в молодую сефардскую красавицу, но ее родители отказались выдавать дочь за ашкеназа и сына известного чудака. Тогда Бен-Цион опубликовал в газете свои блестяще написанные письма к девушке, которые не только завоевали ее любовь, но и получили широкую поддержку читателей. Под давлением общественности мать девушки была вынуждена сдаться, и пара смогла пожениться.

Или вот Давид Бен-Гурион. Первый премьер-министр Израиля был очень низкого роста – всего 152 см, что существенно усложнило ему первые годы жизни в Эрец-Исраэль. Будущий глава правительства мечтал работать в киббуце, на земле, но, как гласят многочисленные анекдоты, наниматели игнорировали Бен-Гуриона в пользу более рослых аграриев. Земледельческая карьера Бен-Гуриону не удалась, но во время поисков работы он так проникся проблемами трудящихся, что обнаружил в себе недюжинный талант оратора и организатора и в конце концов стал одним из основателей еврейского государства. А под конец жизни сбылась и его сельскохозяйственная мечта: завершив политическую карьеру, Бен-Гурион поселился в киббуце Сде-Бокер.

Аналогичным примером может стать биография любого репатрианта, а не только премьер-министра – мало чей путь по Святой земле был прям и беззаботен. Репатрианты жили в бараках, осушали малярийные болота, озеленяли пустыню и строили на барханах еврейские города. Люди падали, но поднимались и начинали все с начала: строили дома, искали работу, запинались и ошибались, но говорили на иврите.

Считается, что у успешных бизнесменов есть особенность, которая позволяет им оставаться на гребне волны, – в случае провала они не боятся начать всё сначала, пробовать вновь и вновь, находить удачные возможности в самых неудачных поворотах судьбы. Если эта теория верна, то у сионистов в запасе неисчерпаемый оптимизм.

Насколько высок мой личный «уровень сионизма», случая проверить пока не было – на моем пути в Израиле еще не встретилось ни одного достаточно глубокого, требующего осушения болота. Но я чувствую, что три года в стране не прошли даром: меня покинула традиционная московская депрессия, я больше не жду от жизни худшего варианта развития любых событий. Мой роман с Израилем уже превратился в полноценный брак, и развода на горизонте не предвидится. Но до моего вдохновителя мне еще далеко. Кстати, в связи с кризисом в туристической области он опять пробует новую профессию, на этот раз – археолога. За первый же месяц вырос от простого рабочего до главы участка. Чего и нам всем желает.