Когда мне было лет десять-одиннадцать, меня уложили в больницу на операцию. Веселый, рыжий и длинный, как жердь, доктор по фамилии Бердичевский сказал, что операция, в сущности, ерундовая, так что я проведу в больнице от силы два-три дня, после чего меня отпустят на все четыре стороны.

В первый день в больнице я играл в хорошего мальчика, так как был уверен, что завтра меня «будут резать». Как ни странно, эти слова меня нисколько не пугали, и я хотел лишь одного – чтобы операцию сделали как можно скорее и отпустили бы меня на все четыре стороны, то есть к бабушке в Прилуки.

Но день шёл за днем, а операцию всё не делали. Доктор Бердичевский требовал какие-то новые анализы, посылал меня на рентген, и каждый больничный день тянулся как вечность. Родители навестили меня, принесли кучу фруктов и всяких вкусностей, но если это и скрашивало моё больничное существование, то ненадолго – вместе с товарищами по палате мы приканчивали эту передачу меньше чем за час. Все остальное время я слонялся по больничному отделению и донимал врачей и медсестер вопросом, когда же у меня операция?

На пятый день я заметил, что медики стали меня избегать. На шестой до меня дошло, что доктор Бердичевский оказался обычным вруном и гадом. Я понял, что никакой операции делать не хочу, и теперь у меня остался в жизни только один выход – бежать из больницы, заявиться к родителям и потребовать, чтобы мы наконец поехали к бабушке в Прилуки. Как добираться из больницы до дома, я не знал, но главное было выбраться из неё, а дальше я разберусь.

Дождавшись, когда стало смеркаться, я вышел из палаты, побрел по больничному коридору и, улучив момент, сделал то, что нам было категорически запрещено – выскользнул за дверь отделения. Не буду рассказывать, сколько я проблуждал по огромной больнице в поисках выхода – мне ведь надо было стараться не попадаться на глаза взрослым! И как я наконец прорвался на улицу и обнаружил, что у ворот больницы дежурит сторож, а вокруг нее тянется забор метра три высотой. Словом, выхода не оставалось – и я полез через забор! В тот самый момент, когда я, сидя уже наверху злополучного забора, решал, прыгать ли вниз или попытаться спуститься другим способом, меня заметила случайно проходившая мимо женщина и кликнула охрану.

Еще через четверть часа я стоял в кабинете главврача больницы – красивой, хотя и очень пожилой – ей было уже явно за сорок – для меня тогдашнего азербайджанке. Выяснив, как меня зовут и почему я убежал, она вдруг спросила:

– Петя, а кто ты по национальности?
– Еврей, – ответил я.
– Ну и зачем же ты, Петя, решил устроить такой скандал? Вы же, евреи, такой тихий народ, – сказала главврач.
– Мы – не тихий! – ответил я с вызовом, но без особой уверенности.

Потом мне еще не раз приходилось сталкиваться с таким взглядом на нас: мол, евреи – народ тихий, готовый стерпеть любое унижение и даже насилие, старающийся держаться в тени и ни в коем случае не выпячивающий себя, а то и откровенно скрывающий свое еврейство, будто стыдящийся его. И что скрывать – несмотря на ту свою дерзкую фразу, я сам был именно из таких евреев.

Года через два после той больничной истории я приехал на лето к бабушке в Прилуки, но стоило мне выйти на улицу, как местные мальчишки, каждый из которых был на голову выше меня, начинали гоняться за мной с криком «Жид!», а нагнав, щедро награждали тумаками. Так что вскоре я просто стал бояться выходить за пределы бабкиного двора без взрослых.

Не знаю, заметил ли это дед Шломо или просто решил, что настало время дать мне первый урок истории, но как-то вечером он спросил меня, знаю ли я, кто такой Иегуда Маккавей? А затем начал рассказывать историю Хануки: как греки преследовали евреев и хотели нас уничтожить, но затем евреи пришли в себя и во главе с Иегудой Маккавеем вломили этим грекам так, что они бежали с нашей еврейской земли. И это при том, что евреев была всего лишь горстка, а греков – тысячи и тысячи.

Насколько этот примитивный рассказ лишь отдаленно напоминает правду, я, разумеется, понял много позже. Но на следующий день я вышел на улицу другим человеком – я был потомком Маккавеев, которые при необходимости могли «вломить» любому противнику, даже если тот был намного сильнее его. И когда вокруг меня снова стали улюлюкать «Жид!», я никуда не побежал, а сказал, что если кто-то хочет драться, то пусть выходит. Никто не вышел. И после той моей сокрушительной победы местные от меня отстали.

Я не знаю, скольким еще еврейским мальчишкам история Хануки помогла избавиться от навязанных им комплексов, но думаю, я такой далеко не единственный. И еще я точно знаю, что если мы и были в какой-то период нашей истории «тихим народом», то во второй половине ХХ века точно перестали им быть. Скорее, наоборот: ни одна буря не обходилась без нас! И сейчас современные израильские солдаты чувствуют себя потомками и наследниками Маккавеев.

Мне не раз доводилось говорить с ребятами на базах и КПП, и я вновь и вновь убеждался, что наши дети сами протягивают ниточку через века и тысячелетия и связывают себя с Маккавеями. Тем более что здесь, в Израиле, это так просто: вот они, те места, где Иегуда, Шимон и Йонатан воевали с греками, и так легко представить эти битвы.

Разумеется, выигрывали они их благодаря собственному мужеству и военной смекалке. Ну, а если этого оказывалось недостаточно, то на помощь приходили чудеса, кульминацией которых и стало чудо с горшочком масла. И если Всевышний совершал в прошлом чудеса для наших отцов, то почему при необходимости Ему не совершить чудо и для нас, в наши дни? Впрочем, Он и продолжает творить чудеса, даже если мы их не всегда замечаем.