Знаете, что больше всего трогает меня по праздникам в синагоге? От чего у меня вдруг начинает щемить сердце? От вида совсем маленьких детей – тех, кому и трёх лет нет, которые не очень понимают, где именно они находятся и чем здесь занимаются все эти большие дяди.

Они носятся по синагоге, громко кричат, а иногда и ревут в голос и мешают сосредоточиться взрослым. Недавно во время субботней проповеди они до такой степени вывели из себя нашего раввина, что он потребовал вывести детей на улицу.

И это был один из тех моментов, когда я был с ним категорически не согласен. Я и так бываю не совсем и во всём согласен, но вот чтоб так категорически – давно не был!

Во-первых, это наши еврейские дети, и от одного взгляда на них становится теплее на душе, поскольку ты понимаешь, что пройдет не так уж много времени, и вот этот мальчуган может стать мировой знаменитостью, еще одной гордостью нашего народа, а эта девчушка – матерью великого знатока Торы, перед которым еще в юности будут почтенно склоняться многие седые головы.

А во-вторых, отцы и деды совершают великое дело, приводя этих несмышленышей в синагогу.

Возможно, жизнь этих детей сложится так, что в итоге они очень далеко отойдут от всего, что связано с нашей традицией, но вот этот приход в синагогу с самым важным для тебя на данный момент человеком в жизни, этот звучащий в ней еврейский напев, гул читающих молитву голосов отложится в подсознание и в нужный момент обязательно всплывет, чтобы напомнить: «Всё это – твоё, родное» – и он вдруг почувствует, что связан с этим миром невидимой резинкой.

Во всяком случае, именно так было со мной. В раннем детстве я часто любил сидеть в мастерской деда и наблюдать, как он сидит за толстой книгой с какими-то непонятными буквами, что-то про себя бормочет. А рядом – на этажерке – стоит ещё много книг, на коленкорах которых выведены все те же странные буквы.

После смерти бабки и деда я на многие годы стал обычным светским и советским ребёнком, затем подростком, а потом и взрослым, пусть и не чуждым диссидентства, но крайне далеким от всего еврейского. Но стоило мне оказаться в Израиле в синагоге, увидеть книги с теми же самыми буквами, услышать знакомое с детства бормотание, и по телу вдруг разлилась сладкая теплая волна, и я понял: кажется, я дома, среди своих. С этого, собственно говоря, и началось по-настоящему мое возвращение.

Булгаковский Воланд был, безусловно, прав.

Когда говорил, что никто из нас не может ручаться за завтрашний день, но мы вполне в состоянии сами определить то нравственное состояние, в котором проживем нынешний день и войдем в завтрашний. Сегодня, когда мир стоит на пороге новых катаклизмов, как никогда ощущаешь верность этих строк.

В принципе, согласно нашей философии, каждый человек должен проживать любой день своей жизни так, как будто он – последний.

Но понятно, что это уж слишком высокий стандарт, которому могут соответствовать только единицы. Но близится великий день – Йом Кипур, День искупления, и в его канун всем нам стоит ощутить себя именно так, провести своеобразную ревизию всей прожитой жизни и попытаться что-то исправить в себе самих.

Наши мудрецы усматривали высокую символику в том, что библейская глава «Ваелех», повествующая о последнем дне жизни Моисея, всегда читается накануне Дня искупления. В этот последний день Моисей пишет величественную песню, которая звучит одновременно и как завещание, и как предостережение всем грядущим поколениям еврейского народа.

А сама эта суббота, предшествующая Дню искупления, называется в еврейской традиции «Шаббат Тшува» – «Суббота возвращения». И названа она так в честь читаемого в неё отрывка из книги пророка Ошейя, начинающегося словами: «Вернись, Израиль, к Г-споду, Б-гу твоему, ибо споткнулся ты о свои прегрешения». Мне кажется, что нет сейчас более актуальной фразы для всех нас. Мирной субботы вам!