Лето в Европе выдалось холодным. В гостиницах на венгерском озере Балатон дарили беспрецедентные скидки. А в клубном отеле, куда я отправился, даже ввели all-inclusive.

Приехал я и понял, что делать там абсолютно нечего. Днем пасмурно и прохладно. Временами дожди. Сам Балатон просто ледяной. В отеле не то что в теннис поиграть, пообщаться не с кем: вокруг одни немцы. Эти с утра побегают по экскурсиям – и скорее в бар, уже до ночи. Наших же буквально по пальцам пересчитать: ну какой дурак поедет летом на курорт, где купаться нельзя.

Ходил я, скучал – и в итоге начал в баре за пивом людей с оранжевыми браслетами отслеживать. Дело в том, что там тогда, в середине нулевых, как в Турции, каждому гостю при заезде надевали клубный браслет. Немцам и прочим европейцам – желтого цвета, гражданам бывшего СССР – оранжевого. Зачем такую дифференциацию вводили, до сих пор понять не могу. Но своих вычислять было проще.

В общем, сижу в баре на веранде. Вокруг немцы столики сдвинули, галдят, толкаются, ржут неприлично. Бабы их, тетки татуированные, пиво хлещут. Ко мне же подсаживается один чисто выбритый, лощеный, в аккуратных очках. Но браслет все же жёлтый. И вдруг...

– Москва? – на хорошем русском спрашивает он.

Зовут Володей. Бывший спортивный врач из Москвы. В начале 1990-х с женой и сыном эмигрировал в Германию. Держит магазин в Ганновере.

– Нижняя Саксония. Это такая махровая ФРГ. Мы, когда оформлялись, взятку дали, чтоб именно туда попасть. В нормальную Германию, а не бывшую ГДР.
– По еврейской визе? – уточняю я для интереса.

– Обижаешь. По немецкой, – он отхлебнул пиво. – Мог и по еврейской – наполовину еврей. Но мы сделали так, что тёща моя, чисто русская из Эстонии, стала немкой. В итоге мы все немцы. И Володя я так, для тебя сейчас – сразу, как приехал, поменял имя на Ганса, жена моя Лидка стала Хильдой, сын Рома – Ромуальдом. А моя еврейская фамилия – она же вполне себе и немецкая.

В этот момент к нему подошёл высокий светловолосый голубоглазый парень лет двадцати. Накачанный, с белозубой улыбкой. Типичный немец.
– Хэллоу, – поприветствовал он меня.

И обратившись к моему собеседнику, начал что-то гавкать на немецком. Володя мне пояснил:

– Сын мой, Ромуальд.
– Как вам тут, весело? – спрашиваю у парня.

Он смотрит на отца. Тот переводит на немецкий.

– Увезли его в шестилетнем возрасте, русский уже почти полностью забыл. Парень что-то ответил, махнул рукой и побежал за столик к другим таким же гогочущим немецким ребятам – пить коктейль из пива со «Спрайтом».
– То есть вообще по-русски не говорит? – удивился я. – Вы что, и дома на немецком общаетесь?

Володя усмехнулся.
– С ним – только на немецком. Лидка моя еще до отъезда язык как-то знала – переводчиком в «Интуристе» работала. Когда эмигрировали, Рому сразу в детский сад отдали. Он там чуть ли не через месяц заговорил. И я их заставил дома только на немецком говорить. И самому мне так проще было выучить. Когда с Лидкой наедине, по-русски говорим, а с ним и при нём – только на немецком. Впрочем, он с нами редко бывает: раньше в школе с утра до вечера, а сейчас вообще в кампусе живет. Вот впервые за много лет на каникулы вместе приехали. Но без Лидки – на неё магазин оставил.

– Мне казалось, что все эмигранты стараются сохранить детям второй язык. Книжки из России специально привозят, чтоб ребенок знал русскую культуру. Потом всё это пригодится ведь, – заметил я.
– Вы серьезно так думаете? – Володя-Ганс недобро на меня посмотрел. – Вот именно потому, чтоб не было никакой русской культуры, вообще никак не было. Ради него же самого.
Мой собеседник сходил к бару и вернулся с еще двумя кружками пива.

– Вот я родился в Москве, – начал он рассказ. – Никакого другого языка, кроме русского, не знал. Вырос в советской русской культуре. Но только в школе мне всё время кричали: «Розенберг – жидовская морда». Вроде я и свой, русский, и одновременно чужой. Израиля никогда не видел, но меня туда всё время посылали. И вбили в меня этот вечный комплекс, что не отсюда я, что не здесь мои предки. И как не на своей земле живу. Как не с этим народом.

А представь теперь, что ты вообще эмигрант. И дома у тебя маленькая Россия или маленькая Турция, а выходишь на улицу – Германия. Как ты себя чувствовать будешь, как твои дети себя чувствовать будут? Как к тебе соседи относиться будут? Нет, я считаю так: если уже принял решение жить в другой стране, продолжать там свой род, то нужно стать частью её народа. Или не уезжай. Один мой дед в 1941 году попал в окружение и в плен к немцам – кто-то сдал, что он еврей, и его тут же расстреляли. Русский дед с фронта пришёл живым, а потом в 1950 году его уже свои расстреляли как врага народа. Ты хочешь, чтоб я весь этот груз скинул на моего сына? И он, как и я, был вечным чужим? Мы уехали из России ради него. Чтоб он и следующие поколения жили спокойно. Уехали в Германию – значит, будем немцами.

– И как тебе – быть немцем?
– Со мной сложнее, но и я стараюсь. С русской диаспорой никаких контактов. За событиями в России если и слежу, то только по немецкому ТВ. А сын – просто немец. Нормальный немец. По-русски точно не говорил уже больше 12 лет. Фильмы про ту самую войну смотрит производства deutsche television. Дружит с такими же оболтусами с крашеными чубами – он с ними с детского сада. И они его с дедушками знакомят, которые, может, еще в гитлерюгенде служили. Испытывает вместе с ними стыд за нацистское прошлое. А как иначе? Он часть этого народа. Плоть от плоти. И это правильно.

Тем временем ситуация вокруг нас с Володей накалялась. Какая-то уже напившаяся немецкая тетка байкерского вида сказала что-то недоброе сербу, разговаривавшему с женой на неплохом русском языке. Немцы за ее столом заржали и затянули какую-то песенку. «Эх, зря они...» – поморщился Володя. Как я понял, те запели что-то из того прошлого, которого они типа стыдятся. Серб тоже что-то ответил. Какой-то немец – наверное, муж тетки – вскочил и схватил серба за шею. Тот вырвался и упал. Немцы бросились на него.
– Сиди, дурак, – Володя схватил меня за руку. – Без нас разберутся.

И вдруг откуда-то с фланга прилетела тяжелая кружка и попала прямо в лоб немцу-зачинщику. Тот завыл и схватился за голову. Остальные немцы тоже остановились и обернулись в сторону неожиданной атаки. Оттуда раздался торжествующий, не всем здесь понятный вопль: «Что, получили, пидоры?!»

Там стоял и широко улыбался сын Володи, Ромуальд – молодой голубоглазый белокурый немец.