Только лисички

Такая вот у меня голова. Доходит до меня медленно. Было такое обидное выражение у нас во дворе: «Шариков, что ли, не хватает?» И мне представлялись шарики из «Спортлото», которые крутятся в большом прозрачном шаре под ритмичную музыку. Но у меня шариков достаточно, просто они другие: большие костяные шары, которые катятся по зеленому сукну бильярдного стола. Медленно катятся, словно нарочно давая полюбоваться собой, и в конце концов обязательно падают в лузу, потому что играет мой дядя.

В большом деревянном павильоне у нас во дворе стоят два стола: бильярдный и теннисный. А еще там есть небольшой буфет. В настольный теннис дядя играет с Алевтиной, продавщицей из буфета, а в бильярд — с пенсионером дядей Мишей. «Принеси-ка кий», — говорит мне дядя тихо, и пока я соображаю: «кто такой Какий, чего вдруг Какий», другой мальчик кидается ему услужить. Я опять чего-то не просек, не врубился, не дотумкал. «Тум-тум» — стучат шары.

Я выхожу наружу и сажусь на деревянные ступеньки павильона. Ступеньки старые — голубая краска местами облезла. Голубое — это океан, решаю я, а в тех местах, где краска облупилась, видна «суша». Поверхность доски — нежная и шелковистая, словно ее и впрямь шлифовало море, а не стоптанные кроссовки любителей гонять шары. А можно увидеть все так, что оголившиеся участки будут морем, а голубая краска — сушей. Но для этого нужно расфокусировать зрение. Я щурюсь и моргаю. «Не плачь», — говорит мне Алевтина, присевшая рядом покурить. Да не плачу я. Я так играю.

Примерно тем же я занимаюсь и сейчас. Словно какой-то инспектор по охране окружающей среды, я облетаю на патрульном вертолете территорию своего детства и бдительно слежу, не произошло ли там каких изменений. Не появился ли на синей глади новый, ранее не существовавший остров. Ведь иногда достаточно мелочи, чтобы целые тектонические пласты сместились. Вот взять хотя бы тот же бильярдный павильон. Там был сторож. Лица не помню. Помню кепку, пиджак, висевший на нем, как на вешалке. Кисти рук нелепо к рукавам приделаны, словно две красные черепицы. Все звали его Гербáсиевич. Тогда, в детстве, это не казалось странным. Гербасиевич — ну и ладно. А сегодня думаю: «Стоп! Это что за отчество такое? Может, это вообще не отчество, а фамилия, а я, по малолетству, не понимал? Может, Гербасéвич?» А если сторож был Гербасéвичем, то рельеф всего этого места должен измениться до неузнаваемости. Спрашиваю у мамы. «Нет, все правильно ты запомнил, это отчество такое». Ну ладно тогда, друг Гербáсиевич, оставайся, где был, на крыше бильярдного павильона, прилаживающим флаг к Первому мая. Помаши мне своей ручищей-черепицей, а я полетел. Прощай! До следующей ревизии.

Или вот суп из лисичек. Бабушка кормит брата с ложечки. Он развалился на стуле. Байковая рубашка «в шашечку» заправлена в колготки. Сидит, ногой болтает. Спрашивает:
— А почему суп из лисичек? Почему всегда только лисички?
— Потому что лисички — добрые, лисички хороошие, — отвечает бабушка и несет его, лиса, за дальние леса, подальше от зыбкой темы надоевшего супа, к Лисе Патрикеевне, доброй лисичке, сдавшей со всеми потрохами несчастного волка.

«А в самом деле, почему только лисички?» — спрашиваю я как-то вечером, когда мы с братом сидим на кухне в моей иерусалимской квартире. Перед этим мы чего только не вспоминали. Нашу улицу Пожарников, школу... Перескакивали с кочки на кочку, и уж не помню, как я вдруг обнаруживаю себя стоящим на рыжем треугольном островке.

— Так почему суп был только из лисичек? Почему всегда только из лисичек?
А он:
— Это же элементарно, Ватсон. Лисички ни с какими другими грибами не спутаешь. Никогда не обманут. Ведь когда грибы покупаешь, не знаешь, кто их собирал, не напутал ли чего... А лисички — они характерные такие, никаких сомнений.

А ведь правда! Наши дико боялись отравиться ядовитыми грибами. И как тут не испугаться, если даже в выхолощенных застойных новостях вдруг слышишь: «...В Краснодарском крае... в результате острых желудочных отравлений... со смертельным исходом...» И прямо с голубого экрана пахнёт вдруг влажной черной землей, прелью, слизью какой-то непонятной. А этот жуткий рассказ соседки о том, как у ее кумы вымерло полдеревни, закусывавших маринованными грибками на свадьбе? Но, с другой стороны, новости и страшилки все слушали. Слушали, мотали на ус и преспокойно отправлялись на рынок за свежими крепкими маслятами. А мы там, на рынке, и не бывали почти. Зачем? У нас все свое. Свои вишни, свои сливы. Вот именно что — «свои». Не обманут, не подведут. А грибы были чужими. Их едва на порог пускали. Я вспоминаю: кто-то ходит по квартирам, предлагает грибы, в прихожей тихие голоса, и тетя отвечает: «Только лисички. Нам, пожалуйста, только лисички». Ну а потом все как обычно — всеобщая мобилизация на кухню. Мыть.Чистить. Жаркое. Суп.

«Суп! — говорю я брату, вдруг заскучавшему и уставившемуся в свой ноут, — мы ведь можем сварганить грибной суп! У меня шампиньоны в холодильнике». Я жарю лук, кидаю в кастрюлю нарубленную картошку, натираю на терке морковь. Шампиньоны идут последними. Я вынимаю их из холодильника, показываю упаковку брату: «Да разве это грибы? Посмотри, они же искусственные, как из целлулоида сделанные. Помнишь, были мячики такие для настольного тенниса?» Я беру доску для разделки овощей и подбрасываю на ней гриб, словно мячик на ракетке. Выглядит довольно убедительно. Не хватает только этого детского звука: «цок-цок-цок». И вдруг — «Тум!» Гриб падает в суп. Интермедия требует, чтобы я клоунски склонился над кастрюлей, изображая идиотскую озадаченность. Я всматриваюсь в содержимое кастрюли. На месте падения гриба образовалась небольшая воронка. Жиринки закрутились искристым желтым хвостом. И я вдруг вспоминаю те — настоящие рыжие грибы, с хищным прогибом, свежо пахнущие смертью. И вижу: это ведь Алевтина ходит, продает свежесобранные грибы по домам. И вовсе не с ведром, а с красным пластиковым тазиком. И я слышу, как тетя говорит: «Только лисички, нам, пожалуйста, только лисички». И теперь понимаю, почему «только лисички», почему дядя с тетей так часто ссорились в то лето, почему дядя вкладывал в плоскую черепичную ладонь Гербасиевича десятку, в то время как другие обходились рублем, и почему Алевтина уехала через пару лет куда-то в другой город. Жиринки крутятся, вот-вот сольются в золотой остров, и тогда все это станет необратимым. Я отворачиваюсь.