Триптих безусловной любви

Раньше 15 ава еврейские юноши и девушки одевались в белые одежды и выходили на улицы Иерусалима, чтобы познакомиться друг с другом. Сегодня в Израиле 15 ава отмечается как День любви, причем – безусловной. Проявления такой любви – повсюду, и эти реальные истории, в которых чувства вспыхнули не благодаря, а скорее, вопреки, яркое тому подтверждение.

Бейт-Лехем. С десяток палестинцев разного возраста собираются по ночам в стоящем на отшибе крестьянском доме, чтобы насладиться редкостным зрелищем: они смотрят телевизионный сериал про евреев. «Тссс! Начинается», – заявляет один из них, прикладывая палец к губам. Зрители рассаживаются кружком, потягивают лимонад, едят сладости. Их взоры устремлены на экран, где вспыхивают титры с надписью: «Харет аль-яхуд» («Еврейский квартал»).

Мелодраматический сериал египетского производства в очередной раз пересказывает историю Ромео и Джульетты с поправками на местные реалии. В качестве юных влюбленных выступают прекрасная дочь богатого еврея-торговца и бравый арабский воин. Любовная интрига разыгрывается в весьма драматичную эпоху арабо-израильской войны 1948 года и развивается в последующие годы.

В художественном отношении египетское «мыло» напоминает причудливую смесь «Касабланки», «Скрипача на крыше» и «Лоуренса Аравийского». «В жизни не подумал бы, что когда-нибудь буду смотреть такое», – делится впечатлениями преданный поклонник сериала Махмуд Дадо, пожилой крестьянин, занятый выращиванием кур.

Обычно в телевизионной продукции и кинематографе арабских стран израильтян и евреев стереотипно изображают как жадных и зловещих уродов с огромным горбатым носом, как подлых оккупантов, захвативших принадлежащую арабам землю. Однако в этом египетском сериале, который идет на официальном палестинском канале, евреи показаны как вполне себе положительные персонажи. Они говорят на безупречном арабском, постоянно пьют крепкий кофе и рассуждают о бизнесе, политике и любовных делах – совершенно так же, как это делали бы добропорядочные мусульмане. «Для нас это весьма ново и необычно», – говорит Дадо. «Это просто потрясающее», – добавляет более молодой и менее сдержанный на чувства бригадир строителей Мидхат Абу Нигме.

Действие сериала происходит почти 70 лет назад, в романтизируемую сейчас эпоху, когда египетская столица была весьма космополитичным городом, где мирно уживались мусульмане, евреи и христиане. В то время в Египте проживала почти стотысячная еврейская община. Последующие события, связанные с бегством еврейского населения из Египта из-за угрозы репрессий и погромов в фильме, конечно, не показаны.

«Еврейский квартал» с первой же серии стал самым популярным шоу на телерынке Палестинской автономии, захватив долю в 40 процентов зрителей в прайм-тайм. Даже председатель Палестинской автономии Махмуд Аббас признался, что «Еврейский квартал» – единственный сериал, который он смотрит регулярно.

В чем секрет сериала? «Для большинства палестинцев еврей обычно ассоциируется с солдатом израильской армии или поселенцем. “Еврейский квартал” изображает евреев иначе, реалистично показывает подлинные отношения между двумя народами, существовавшие на протяжении многих столетий», – объяснил глава Палестинского общественного телевидения Харед Сукар. И обратился к израильтянам с призывом также продемонстрировать на своем телевидении положительные образы палестинцев: «Покажите нас как людей, а не монстров. Ведь мы тоже люди!»

Акко. Старинному городу свыше четырех тысяч лет, он таит в себе сотни историй чьей-то боли, радости и любви. В старой его арабской части когда-то жили 400 еврейских семей. В 1960 году они ушли из старого города, перебравшись в новую часть Акко, разделились. Но память осталась. У кого-то – неприязненная, выливающаяся в погромы еврейских магазинов, битье окон в синагогах и поджоги машин, как было, например, в 2008-м. У кого-то – детская, светлая, добрая. Как у 60-летнего Амина – хозяина небольшого гостевого домика, примостившегося на старых, исхоженных улочках Акко.

Амин – араб, сын палестинского коммуниста, ортодоксальный христианин и гражданин Израиля. Иногда эти ипостаси вступают в борьбу и рушат его мир изнутри. Вот почему сейчас он – волк-одиночка. Несколько комнат, которые он занимает сам в своем древнем доме, где когда-то жили его предки, – настоящая берлога. Но глаза его сразу теплеют, когда он вспоминает детство. «Мы были общие. Не дети арабов и дети евреев, а именно общие, – смотря вдаль, тихо рассказывает Амин. – Забегали друг к другу попить воды или перекусить, а так с утра до вечера пропадали на улице. Знаете, смешивались в эдакий огромный, разнородный, цветной ком и гоняли по улицам. Весело, свободно, ничего не боясь».

В этой детской компании у Амина была любовь – его ровесница, пятилетняя Лея, девочка из еврейской семьи. Они были всегда вместе, держались за руки, трогательно отряхивали в конце дня друг друга от пыли, менялись незамысловатыми детскими сокровищами – камешками, игрушками, чуть позже книжками. Родителям детей это нравилось, они находили это умилительным. Пока дети не подросли. Ситуация резко изменилась, когда 16-летняя Лея, уже давно перебравшаяся с родителями в новый район Акко, стала так же, как в детстве, целыми днями пропадать в старом городе.

«Мои родители реагировали спокойнее, чем ее. Лее приходилось буквально сбегать из дома, чтобы мы могли побыть вместе хоть несколько часов. По возвращении ее ждали ссоры и крики, а меня при встречах с ней – постоянные Леины слезы, – вспоминает Амин события уже в принципе далекой юности. – Через пять лет таких метаний я не выдержал. Сказал родителям, что Лея будет жить с нами, и точка. Выслушал, конечно, многое, но их убедил. Лее, конечно же, было тяжелее на такое решиться. Ей пришлось пойти на полный разрыв с семьей. Правда, и они вскоре смирились, общение с Леей возобновили, но меня на порог не пускали и в разговорах даже не упоминали».

Амин прожил с Леей 15 лет. Это были счастливые годы. Но они расстались. «Это было мое решение. Лея очень хотела детей, а я не мог ответить себе на вопрос: кем будут наши дети? – Амин начинает отчаянно чеканить слова. – Арабами? Этого не хотели ни Лея, ни ее семья. Евреями? На это не мог пойти я. Как бы я смирился с тем, что моего сына как гражданина Израиля послали воевать со своими же братьями в секторе Газа?»

Амин больше никого не любил так, как Лею, поэтому так и не женился. Но все годы после трагического разрыва он мечтает об одном – чтобы этот долгий конфликт был уже как-нибудь решен. «Я бы хотел повесить на своем доме наконец сразу два флага: Израиля и Палестинской автономии. Это будет честно, в этом буду весь я. Но меня ведь не поймут!» – восклицает он под конец разговора.

Хеврон. Второй после Иерусалима город по святости и, пожалуй, первый по царящей в нем национальной и религиозной напряженности. Почти на 170 тысяч проживающих здесь палестинцев приходится около 1000 евреев, которые буквально заперты в небольшом квартале, охраняемом со всех сторон израильской армией и местными жителями. Хеврон жестко разделен на две части, и тем не менее и в нем нашлось место для арабо-еврейской любви.

Здесь жила удивительной восточной красоты девушка Адала. Она рано осталась без родителей, и долгое время ее воспитывал брат. Однако, подверженный радикальным идеям и обросший опасными связями, брат был арестован израильской полицией по обвинению в терроризме и отправился тюрьму. Девушка осталась на попечении дальних родственников, которые мечтали спихнуть горделивую и своенравную красотку на шею будущему мужу. К их радости, от женихов не было отбоя. До какого-то момента семья держала оборону, а может, просто набивала цену, пока не решила, что 19-летняя Адала должна достаться овдовевшему 56-летнему торговцу со знаменитого Хевронского рынка, впрочем, достаточно состоятельному: ему на рынке принадлежало сразу несколько рядов. Адала выбор родственников не оценила. Когда подготовка к свадьбе шла уже полным ходом, храбрая и независимая девушка решилась на отчаянный шаг. Взяв оставшийся от брата старый подержанный «мерседес», который так любят палестинцы, попыталась выехать из Хеврона. Однако на первом же контрольно-пропускном пункте машину Адалы остановили солдаты. Въезд на израильскую территорию без специального разрешения и так запрещен, а особенно для нее – сестры террориста.

Заливаясь слезами, Адала попыталась разжалобить молодого солдата-израильтянина, проверяющего ее документы. И ей это удалось. Двадцатидвухлетний Шай тронут красотой Адалы и ее историей про грядущую свадьбу со злобным стариком с гнилыми зубами. Шай принимает решение помочь девушке и… отправляет ее в тюрьму. С тем расчетом, что пока проверят, кто она такая, как ей досталась машина сидящего в израильской тюрьме террориста, кем она ему приходится и с какими целями она пыталась без разрешения проникнуть на территорию Израиля, пройдет не одна неделя. А за это время, полагал Шай, намечающаяся свадьба того и гляди расстроится.

Расчет оправдался в полной мере. Девушка провела в тюрьме больше месяца, а когда вернулась к родным, была встречена как героиня, пострадавшая в борьбе за ислам и свободу Палестины. Насильно выдать замуж народную героиню было сложновато. Вряд ли положение женщины в исламском обществе можно считать хоть в какой-то степени независимым, но Адала на короткое время обрела некоторую самостоятельность и неприкосновенность. И однажды пробралась к КПП в день, когда дежурил Шай, чтобы поблагодарить своего спасителя. Как покажет позже проведенное расследование, пробиралась туда Адала не раз: между молодыми людьми завязался стремительный роман.

Но коротких ночных встреч в стареньком «мерседесе» им катастрофически мало. Однажды ночью Шай просит своих товарищей подстраховать его, самовольно покидает пост и, пользуясь служебным положением, вывозит Адалу на своей машине на израильскую территорию (дело было еще до второй интефады, когда переходы не так охранялись). Двухдневное турне по Израилю, вероятно, и сейчас, спустя два десятилетия, остается самым ярким моментом в жизни Адалы. Километры дорог, пикники на природе, походы в кино и на пляж и, главное, – всё время вместе с ней Шай.

Но долго это продолжаться не могло. На исходе вторых суток под покровом темноты пара вернулась в Хеврон, но обратный переход не удался, а Шая уже ждала военная полиция: столь долгое отсутствие не могло пройти незамеченным.

Начинается разбирательство, в ходе которого вскрывается всё: и обстоятельства их знакомства, и тайные встречи, и, главное, чреватый катастрофическими последствиями для Шая поступок – он не просто самовольно покинул службу, а перевез на израильскую территорию сестру арабского террориста, которая сама к тому времени, как мы помним, провела уже месяц в тюрьме по подозрению в связях с террористами. Шая отправляют в армейскую тюрьму, а Адалу – домой, к ненавистным ей родственникам.

Шай провел в тюрьме всего два месяца, да и то до суда дело так и не дошло, развалилось на стадии следствия – ведь никакого реального вреда безопасности Израиля он не нанес. А может, просто его, дурака, пожалели. Но признали виновным в дезертирстве и впаяли ему еще месяц тюрьмы, а затем перевели дослуживать на север, на Голанские высоты. Что с ним было дальше? Следы теряются. Наверное, как все – кончил службу, поехал отдыхать в Таиланд или на Гоа.

Про Адалу же рассказывают, что она вышла замуж. За другого богатого араба, которого ей уготовили родственники, а не судьба.