3-го ноября исполняется 125 лет со дня рождения Самуила Яковлевича Маршака, самого популярного советского детского писателя. О том, каким был этот человек, в какой обстановке рождались его легкие искрометные стихи и как ему удалось выжить в людоедские советские времена с томиком Псалмов Давида под подушкой, Jewish.ru рассказали внуки писателя — Яков и Александр.

— Как праздновались дни рождения Самуила Яковлевича при его жизни?

Александр Маршак: Первым днем рождения дедушки, который я помню, было его 70-летие. Дед сидел на сцене, разные люди его поздравляли, чествовали. Мы сидели в какой-то ложе и с восхищением смотрели на родного дедушку, день рождения которого так торжественно отмечали. Это был далекий 1957 год. А дома мы просто собирались всей семьей. Причем мы собирались 4-го ноября, хотя во всех календарях указывалось, что Маршак родился 3-го. Объясняется это тем, что дед родился, когда в ходу был еще старый календарь, а потом все изменилось и даты сдвинулись. И 4-го всегда устраивался семейный праздник. У деда было подчеркнуто трепетное отношение к семье, он очень любил своих близких. И когда они уходили, для него это было, конечно, страшной трагедией. Сами понимаете, как ему тяжело было пережить то, что из троих его детей двое умерли при его жизни. Поэтому он очень любил сына, Иммануила Самойловича, и нас, своих внуков.

— А в семье вообще были какие-то традиции, ритуалы?

Яков Маршак: Бабушка Софья Михайловна умерла очень давно, и ухаживал за Самуилом Яковлевичем мой папа. Он после работы всегда ездил к нему. А потом по воскресеньям мы собирались всей семьей и обедали вместе. Чаще дома у дедушки — на улице Чкалова. А в последние годы дедушка ел все меньше, и родителей это очень беспокоило. Поэтому ездили обедать в рестораны, чтобы была смена обстановки, смена блюд.

— А как вы обычно проводили время в гостях у деда?

А.М.: Пока мы были маленькими, нас отправляли в бабушкину комнату. Там были кубики и солдатики. И пока он был занят, мы там играли. А он часто был занят: к нему приходили его друзья-литераторы, в кабинете бывало очень сильно накурено, поэтому нас туда не приглашали. Но чем старше мы становились, тем чаще мы виделись и тем более серьезные разговоры с ним вели. Дед очень много читал — и прозу, и поэзию. Он, по-моему, знал всю русскую поэзию наизусть.

— А какие-то еврейские праздники отмечались в семье?

Я.М.: Нет. Дедушка пережил все самые страшные революционные годы. И, конечно, скрывал свою веру. Это при том, что он получил прекрасное еврейское воспитание — знал иврит еще до того, как он стал официальным языком в Израиле, был знаком с людьми, которые, собственно, создали еврейское государство. Но он, поскольку был русским поэтом, остался в России. Он ведь вообще был большим патриотом.

— В каком смысле?

Я.М.: Когда началась война 1914 года, они с бабушкой вернулись из Англии именно из-за патриотических чувств: были убеждены, что в момент, когда родина в опасности, все должны возвращаться домой, быть вместе. Вот они вернулись и остались. И дедушка никогда даже не допускал мысли о том, чтобы уехать. Он вообще был очень цельной личностью. Когда праздновалось 100-летие Самуила Яковлевича — это было в Колонном зале Дома Союзов еще в советские времена — мы сидели рядом с Лидией Корнеевной Чуковской. Она работала с дедушкой в редакции «Детской литературы» в Ленинграде. И очень хорошо знала его всю жизнь. И тогда она нам сказала: «Я хочу, чтобы вы знали, что ваш дед был одним из немногих праведников, которые жили на земле». А ведь он жил в людоедские времена и едва избежал репрессий.

— Как ему это удалось?

Я.М.: Мне рассказывали, что начались гонения на ленинградскую редакцию Самуила Яковлевича, которые якобы инициировала Крупская. Их обвиняли в том, что они воспитывают социалистическую молодежь в духе буржуазной идеологии. В редакции многих забрали, многие погибли, многие судьбы были сломаны: Хармс, Олейников, да что тут говорить, многие талантливые люди погибли тогда. И дедушку вызывали на проработки: в огромном зале выходили ораторы и говорили о том, как неправильно редакция ведет себя с идеологической точки зрения. А дедушка с бабушкой сидели, держась за руки, и все это выслушивали. Один за другим исчезали люди, которые его окружали.

— Дедушка сам вам об этом рассказывал?

Я.М.: Рассказывал он немного — это ведь такая травма была. В какой-то момент Сталину принесли на подпись список известных людей, которых должны были репрессировать. И Сталин, увидев дедушку в этом списке, сказал: «Маршак — хароший дэдский пысатель». И этого хватило, чтобы все гонения прекратились. И дедушку из Ленинграда, где у него было все — квартира, загородный дом — перевезли в Москву. Здесь им с бабушкой тоже дали квартиру — на улице Чкалова. Собирались дать и дачу. Дачу им предложили в Переделкине, это была дача только что убиенного Бабеля. Дедушка, естественно, отказался. Бабушка нашла дачу в Болшеве, которая раньше принадлежала архитектору Рербергу, и они ее купили.

— Но людей из его окружения продолжали преследовать?

Я.М.: Да. И дедушка ходил по всем этим страшным инстанциям, хлопотал за них. Мне рассказывали, что как-то дедушка так возмущался в кабинете прокурора Вышинского, что тот в сердцах воскликнул: «Самуил Яковлевич, вы вообще представляете, в каком кабинете и на кого вы кричите?» Но Вышинский отпустил Тамару Григорьевну Габбе, с которой мы были соседями по даче. И я помню, что, когда мы ходили гулять, она рассказывала нам замечательные сказки, она ведь прекрасные истории придумывала. И рассказывала о том, как сидела. А дедушка говорил, что она вела себя там так, что никто не посмел ее тронуть. Она вела себя, как королева. Когда ее не стало, дедушка на ее надгробии написал:

Когда как темная вода
Лихая лютая беда была тебе по грудь,
Ты, не склоняя головы, смотрела в прорезь синевы
И продолжала путь.

Где-то писали, что это чьи-то стихи в переводе Маршака, но на самом деле дедушка написал их для Тамары Григорьевны.

— Каким человеком был Самуил Яковлевич?

Я.М.: Человеком чести. У него есть такие строки: «Пускай как стрелки в полдень будут вместе веленья вашей совести и чести». Он был очень заботливым, очень многим помогал. Ему все время звонили какие-то люди и просили похлопотать за одного, за другого. Очень многим помогал материально, занимался благотворительностью. И старался держаться как можно дальше от власти.

Я недавно был на Камчатке, и там ко мне подошла пожилая дама, геолог, и сказала, что у нее сохранилось стихотворение дедушки, которого нет ни в одном сборнике. И она наизусть мне его прочитала, а я записал. Это как раз пример того, как от дедушки требовали писать на злобу дня, а он изящно выкручивался:

Она в пятнашки с ним играла,
И, на глазах у детворы,
Вдруг просто так поцеловала
Во время уличной игры.

Поцеловала — ну и что же?
Она плохого не ждала.
Но был мальчишка чернокожим,
И белой девочка была.

И под закон неумолимый попал
Зовущий в страхе мать
Девятилетний подсудимый,
Что дал себя поцеловать.

В судебном зале шмыгал носом
Под стражу взятый мальчуган.
И задавал ему вопросы судья,
Жующий chewing gum.

Так бессердечным приговором
С коротким словом: «Виноват»
В тот день покрыл себя позором
Американский южный штат.

— А где она взяла эти стихи?

Я.М.: Она их помнила с детства. Это было напечатано в какой-то газете. Тогда ведь дедушке просто звонили из газеты и говорили: «Такая-то коллизия, напишите». И надо было писать. Это ведь что-то вроде «Мистера Твистера».

Но вообще я вам хочу сказать, что дедушка был человеком верующим. И верующим очень эмоционально, импульсивно. Когда его не стало, в его кровати папа нашел сборник Псалмов Давида старинного издания в настоящем кожаном переплете, который был зачитан до дыр. Папа говорил, что дедушка все время эти псалмы читал. И это для него было островком спасения.

А.М.: Когда мой отец уходил из жизни, он мне сказал: «Читай «Шма Исраэль», потому что мне мой отец [т.е. Самуил Яковлевич] сказал так делать». Мне ведь дед из Псалмов Давида цитировал. До сих пор помню, как он мне прочел: «Из темноты воззвал я к Господу. И ответил Он мне из простора». «Вот видишь, — говорил мне дед. — Какой образ — не из света, а из простора».

Мы к юбилею издали четырехтомное собрание избранных переводов Самуила Маршака, в каждом томе минимум 400 страниц. И там есть его ранние переводы еврейской поэзии с иврита. Раньше их не публиковали. Там много из пророков, из Бялика. Это переводы 1905-1910 годов — они были сделаны еще до того, как Самуил Яковлевич стал известным автором.

— А вас дед не учил ивриту?

А.М.: Нет, мы выросли в другое время. Но, хотя у меня мама русская, когда пришло время получать паспорт, я попросил, чтобы в графе «национальность» мне записали «еврей». Причем из паспортного стола позвонили отцу и сказали: «Вы знаете, что ваш сын хочет сделать? Он хочет записаться евреем!»

— И что сказал отец?

Я.М.: Он сказал, что его сын — взрослый человек, который имеет право записываться кем хочет. Но что касается обстановки в семье, дед, конечно, был интернационалистом. Но своей принадлежности к роду никогда не терял.

— А вы знали, что он переводил с иврита?

Я.М.: В семье об этом особо не говорили. Это стало известно во времена Шестидневной войны в Израиле. Это было вскоре после дедушкиной смерти, здесь как раз собирались устроить музей Маршака, поставить какие-то памятники. И вдруг по радио «Голос Израиля» стали передавать его стихи. Конечно, после этого никакого музея в СССР ему не сделали.

— А в Израиле?

Я.М.: Не знаю. Могу только сказать, что какое-то время назад моя старшая дочь закончила аспирантуру в Иерусалимском университете и подала документы на гражданство. И вот приходит она в Министерство абсорбции, представляется: Соня Маршак. А чиновник встает и отдает ей честь. Она так удивилась. А он объясняет, что, оказывается, у Самуила Яковлевича был двоюродный брат — Вениамин Маршак. И он был героем Войны за независимость Израиля. Он был политруком одного из шести отрядов Пальмаха, который отбил одни из ворот Иерусалима. И эта битва решила исход войны.

— У вас осталось какое-то особенно яркое впечатление от общения с дедом?

— А.М.: Пожалуй, самым запоминающимся стал такой эпизод. Как-то, в 1964 году, незадолго до его смерти, я приехал к деду ранним утром. Он был болен, лежал в постели (при этом он уже почти ничего не видел — ему должны были снять катаракту, но не успели). А в то время к печати готовился сборник лирических эпиграмм, который так и не вышел при его жизни. И дед попросил почитать ему вслух рукопись, чтобы понять, какое стихотворение за каким идет, как это слушается. Сами понимаете, для меня это была очень непростая задача: читать человеку, которого я считал лучшим чтецом и декламатором. Актер Игорь Ильинский признавал, что Маршак читал безупречно. Что уж говорить обо мне. Я дрожащими руками взял эти листочки и начал читать. Довольно долго мы с ним так работали. И вдруг он меня остановил и тихим голосом сказал: «Милый, ты очень хорошо стал читать».

Но главное, что мне хотелось бы сказать: дед был человеком невероятной полноты и насыщенности. Жизнь кипела вокруг него. Он был человеком, который фактически стоял у истоков всей советской детской литературы. Он был человеком невероятной энергии, прекрасным автором и переводчиком. И пусть ваши читатели обязательно читают стихи Маршака, его переводы. Это будет ему очень приятно.