Давиду Зельцеру было шесть лет, когда началась война. В интервью Jewish.ru он рассказал, как они с мамой выжили, но потеряли всех родных, из-за чего он уехал из Одессы в Израиль и почему ему сейчас так нужен английский язык.

Что вы помните о военном времени?
– Моего папу забрали на фронт сразу же после начала войны, хотя ему было тогда уже 49 лет, и он был очень больной человек. В эвакуацию из Одессы мы отправились с мамой и братом Володей, который только-только закончил школу. Помню, что поездка была непростой. Мы должны были сесть на пароход, но почему-то опоздали. А тот пароход утонул, представляете. Мы же добрались до Мариуполя, откуда передвигались уже просто в товарном вагоне – нас посадили прямо у дверей, мы в любой момент могли выпасть. В Ростове от нас отделился Володя – он поступил на курсы подготовки медбратьев для фронта. Больше мы его не видели. Получили где-то в начале 1942-го от него письмо короткое, где он писал, что их отправляют на рытье окопов, и все.

Что с вами было дальше?
– Приехали с мамой в Энгельс, оттуда в это время выселяли немцев Поволжья. Моя мама стала нежданно владелицей целого дома. Ее вызвали в горотдел и велели принять хозяйство. Правда, в этом доме не было ни одного места, где было бы сухо во время дождя. И нам приходилось идти ночевать к чужим людям. Потом мы попали в Ташкент. И там нас обокрали. Мама посадила меня на чемодан и куда-то ушла. А когда вернулась, чемодана не было. Его украли прямо из-под меня. Помню, нам негде было ночевать. Мы садились в трамвай и ехали в нем, пока нас не выгоняли. В итоге мы оказались во Фрунзе, нынешнем Бишкеке. Мама сняла крохотную комнатку с земляным полом, большую часть которой занимала кровать. Еще была печка, которую топили торфом. Жилось очень трудно. Помню, что как-то мама купила чашечку пшеницы. Мы сидели вечером и варили ее на кирпичах во дворе. И уже почти все было готово, но вдруг кастрюлька опрокинулась и залила огонь. Нам так ничего и не досталось. В 1943-м к нам во Фрунзе приехал отец – он был контужен в боях на Курской дуге, и его демобилизовали. Пока мама работала, я отца кормил, ухаживал за ним, но он вернулся совсем еле живой – вскоре он умер.

Вы так и жили во Фрунзе до конца войны?
– Нет, мы все-таки потом переехали к моей тетке в Чкалов, нынешний Оренбург, чтобы хоть как-то полегче было. Оттуда вернулись в Одессу в 1944-м – маме с большим трудом удалось отвоевать лишь одну из комнат в нашей бывшей квартире, все остальные были заняты другими людьми. В комнате не было стекол, протекала крыша, мы оттуда вскоре переехали в другую коммунальную квартиру. Мама работала, я вел хозяйство и c радостью ходил в школу. Больше всего любил математику, постоянно решал задачки. Какие-то решения, помню, приходили ко мне во сне.

Как вы стали учителем?
– Еще в школе решил, что буду учителем – либо химии, либо математики. Хотел поступить на химический или математический факультет Одесского университета. Но мне сказали, что я не попаду туда из-за своей национальности. Шел 1952 год, вокруг царил страшный антисемитизм. А вот в педагогический институт брали спокойно – особенно мальчиков. И я пошел учиться туда, у нас были прекрасные педагоги. Вообще университетские годы вспоминаю как один из самых светлых периодов в моей жизни. Потом я в Одессе 34 года преподавал одновременно в школе №119 и в родном пединституте. Многие мои ученики стали профессорами, инженерами и врачами. Кто-то живет в Австралии, а кто-то – в Подмосковье, со многими я до сих пор дружу. Просто рассказываем друг другу, что видели, что прочитали, что поняли. Мои ученики – мои самые большие друзья.

Вы с радостью уезжали в Израиль в 1990 году?
– Администрация института постоянно напоминала мне, что так как я еврей, я – человек второго сорта. Не дали защитить диссертацию в Москве, не давали повышений. Но все-таки уезжал только потому, что уезжали дети. А так – несколько чемоданов вещей, 120 долларов в кармане и полнейшая неизвестность. Мне тогда было 56 лет – чем я мог заняться в Израиле? Жить на пособия? Это было не для меня. Поэтому четыре месяца учил иврит, потом пошел на курсы учителей математики и в итоге получил право работать помощником учителя в школе в Маалоте.

Наверное, поначалу в школе было очень тяжело?
– Не то слово. Я не понимал, что говорили дети. Они, например, просились в туалет, и я долго думал, что они хотят от меня, пока не слышал международное «хочу пи-пи». Иногда казалось, что они говорят обо мне что-то плохое, приходилось выкручиваться, просить помощи. Мне попался очень разумный директор школы. Он два года ко мне никого не подпускал. Ни инспекторы ко мне на уроки не приходили, ни он сам. Директор понял, что у меня очень хороший уровень преподавания математики. Когда на меня жаловались ученики или родители, он говорил: «Учитесь у него математике, а иврит он выучит». Я давно понял, что все зависит от учителя. Не сразу, но потихонечку дети начинают понимать, чего учитель стоит на самом деле.

Вы же ушли на пенсию только в 82 года?
– Да, и то просили еще остаться. Даже сейчас я еще веду небольшой курс для учителей математики в Кфар-Врадим. Появилась новая тема в учебном плане, которую я очень хорошо знаю, а другие – нет. Мы строим геометрические фигуры, но не с циркулем и линейкой, а с помощью специальной программы в интернете. Вообще, хочется больше понимать технику, которая нас окружает. Я сейчас учу английский, чтобы читать в интернете книги. Еще хожу на концерты постоянно, пять раз в год езжу на оперу в Тель-Авив. Хочу жить полноценной жизнью.