Ей исполнилось шесть, когда ее повели на расстрел. Выжив, она выбралась из-под мертвых тел и, окровавленная, побежала по улицам занятого немцами города. В интервью Jewish.ru Раиса Задера рассказала, как начиналась война и почему она до сих пор ищет своего спасителя Павла Натарова.

Вы помните, как началась война?
– Мне было пять лет, я жила в городке Середина-Буда Сумской области – с родителями и старенькой, больной бабушкой. Папа Лев Соломонович работал бухгалтером, мама Адель Ильинична – фотографом. Я же ходила в детский садик. Помню воздушную тревогу, бомбежки, но не помню никакой паники или страха. Я ребенком была и не понимала, что такое война. Ну, война и война. Но отчетливо помню разговор с папой. Он позвал меня, объяснил, что его забирают в армию, а мы с мамой и бабушкой должны уехать из города. Еще сказал, что мы должны сложить вещи и закопать их в яме во дворе, чтобы не брать лишнего в дорогу. И куклу, которую мне подарили на день рождения в пять лет, тоже нужно было спрятать в яме. Мы пытались уйти из города пешком, потому что не на чем нам было выехать из Середины-Буды. Шли по полям, лесам. Пришли в какое-то село, но долго оставаться там мы не могли: в доме, где мы жили, было много людей. Пришлось вернуться в Середину-Буду. Дом наш уже был занят немцами. И мы разместились у старичков-евреев. Маму поставили на учет, каждое утро она уходила на работу – чистила улицы. Несколько раз к нам в дом приходили немцы с полицаями, делали обыски. Забирали все, что хотели. Хотя у нас особо забирать было нечего. Нас во время этих обысков просто ставили к стенке, и мы стояли. А потом наступил мой день рождения.

Почему вы его запомнили?
– Прямо в 10 утра к нам пришли полицаи, мы даже не успели поесть. Нам приказали одеться и выходить на улицу. Без вещей. Привели в полицию. Это было здание из красного кирпича. Переписали. Я тогда обратила внимание на человека в синем костюме – крупный такой, сидел и смотрел на всех. Нас отвели в камеру. Там было очень много людей. Не помню, чтобы мы что-то ели, мы же ничего не взяли с собой. К вечеру камера стала пустеть. Людей куда-то уводили. Нас оставалось человек 10–15. Пришли и за нами, привели в заброшенный сад, а там на снегу – тела мертвых людей. Нам приказали лечь. Мама взяла меня за руку, кто-то сказал целиться в голову, а дальше – выстрелы. Меня даже не ранили. Может, шапка с меховой опушкой спасла. Вот только моя рука, которую держала мама у себя под грудью, была вся в крови. И одежда.

Я подняла голову маме, потом бабушке, поговорила с ними вполголоса. Потом точно помню, что сказала: «Раз вы мне не отвечаете, я пойду». Если бы я бросилась на маму и начала кричать, звать на помощь, меня бы никто не спас. Я же поднялась и побежала на огоньки, утопая в глубоком снегу. В летних ботиночках, которые к тому же были мне малы. А на улице было очень холодно. Я понимала, что мне нужно спасаться. Я стучала в дома людей, но меня не пускали. Еще бы – еврейская девочка, вся в крови. Уже после войны эти люди просили прощения у моей тети. Когда я – совсем без сил – толкнула дверь одного из домов, она вдруг открылась, и я увидела того самого человека из полиции, в синем костюме. Рядом с ним был мужчина в накинутой на плечи серой шинели. Я остолбенела. Человек в синей шинели позвал хозяйку дома. Попросил взять меня и помыть. А у хозяйки было своих трое или четверо детей.

Что было потом? Вы остались в этом доме?
– Да, осталась, но сколько я там пробыла, не помню. Помню, что у меня отнялись ноги, и я какое-то время не могла ходить. Меня носили на руках. Помню, что хозяйка пекла блины. Меня ни о чем не расспрашивали. Может быть, это им Павел Натаров запретил, тот самый человек в синем костюме. Как я потом поняла, он снимал в этом доме комнату. Однажды Павел взял меня за руку и привел в дом своей будущей жены – Марии Жидковой. В этой семье я прожила до 1943 года. Своего имени я после расстрела не помнила. Меня стали называть Юлей, Юлей Натаровой. Потом я – не помню почему – стала Ниной.

В 1943 году – перед приходом советских войск – Павла арестовали немцы. А Мария сказала, чтобы я бежала к партизанам, которые в это время были в нашем городе. И я побежала. Началась бомбежка. Какая-то женщина схватила меня и затащила в подвал своего дома. Раздался взрыв, прямо на ступеньках, но никого не ранило. Когда все стихло, женщина обняла меня за ноги и заплакала. «Тебя Бог спас, и мы с тобой остались живы», – сказала она. С ней мальчик тогда был, ее сын. Какое-то время я была в партизанском отряде. Жили в землянках. Мы рыли мерзлую картошку на полях, делали оладьи и ели.

Кто-то из ваших родных выжил во время войны?
– Сейчас расскажу. Из партизанского отряда попала я в детприемник в Орле. Там были шикарные условия. Нас одели, помыли, подстригли, накормили и стали распределять по детдомам. Оказалась я сначала в Нижнем Ворголе Липецкой области. Красивое такое место в лесу. Там было очень хорошо. Потом меня перевели в Задонск. Детдом находился в старом монастыре. Было и голодно, и холодно. Помню, я все время мерзла, не хотела вставать, не хотела идти в школу. Врач пытался меня поднять. А потом он обнаружил у меня в легких очаги и отправил в противотуберкулезный санаторий в Елец. Вот там моя эпопея и закончилась. Там меня нашла тетя – Клара Рымалова, старшая сестра моей мамы.

Спустя годы она расскажет, как искала меня везде. Ездила в Середину-Буду после освобождения города. Писала в разные организации. Связалась с мамой командира партизанского отряда. Потом приехала в Орел и пошла в управление детскими домами. В это время туда совершенно случайно приехали воспитатели из нашего детдома. Она им показала мою фотографию, которую ей прислала мама еще до войны: «Нет у вас такой девочки?» Есть, говорят, похожая девочка, но зовут ее Нина Натарова. И вот тетя приезжает ко мне, показывает фотографии папы и мамы. Я никого не узнаю. Тогда она достает еще одну фотографию, и я говорю: «А это дядя Иосиф!» Мы к нему перед войной в Полтаву в гости ездили. Внешность у него была своеобразная. Наверное, потому и запомнила его. «Так ты же Агранович! Ты же Рая!» – сказала мне тетя. Всю жизнь потом я тетю свою называла мамой.

А папа вернулся с фронта?
– С тетей и ее мужем, который работал мастером на железной дороге, мы жили на станции Штеровка Луганской области. Там папа нас и нашел. В августе 1945 года. Помню, стоял на перроне – с вещмешком, набитым сухарями. Ни с кем спутать его было нельзя. Он был один. В военной форме. Я подбежала и бросилась к нему на шею. В Штеровке ему работать было негде, поэтому он уехал в Красный Луч. Меня к себе он забрал уже в 1946 году. В 1948 году папа женился на чудесной женщине Дине Семеновне. Я называла ее мамой, как и мою тетю. Третьей мамой для меня стала моя свекровь – Александра Васильевна Задера. Чудесный, изумительный человек. И она, и свекр меня очень любили. У нас была взаимная привязанность. И мы поддерживали дружеские отношения до самой их смерти. Так в моей жизни получилось, что не стало моей мамы, а взамен мне «дали» трех – тех, кого я называла мамами: тетю, вторую жену отца и свекровь.

Папа, пока был жив, никогда не говорил со мной о войне, не спрашивал, что произошло 16 ноября 1941 года в Середине-Буде, как погибли мои мама и бабушка. День рождения мне много лет отмечали 7 ноября. Это был выходной, праздник. Гостей никогда не приглашали, была только семья. В Красном Луче я 37 лет проработала в санэпидстанции, была заведующей санитарно-гигиенической лабораторией. Последние 20 лет я живу в Израиле, в городе Реховот. У меня есть дочь, двое внуков и шесть правнуков. О войне я вспоминаю, только когда меня просят. Вспоминаю хорошее – тех, кто помогал, кто спасал. Все эти годы мне хотелось узнать, кем был на самом деле Павел Натаров и что с ним случилось. Удалось ли ему бежать от немцев или нет? Кто-то говорил, что он ушел с советскими войсками. Это важно для меня, потому что этот человек спас мне жизнь.