Американская художница Евгения Найберг рассказала, как росла в киевском дворе, за что полюбила Нью-Йорк и почему стала писать автобиографические книги.

Ваша книга про девочку-левшу, «Тайное общество Ани», безусловно, автобиографическая. Вы всегда были художником и всегда рисовали левой рукой. Но многие считают книгу ещё и аллегорией на жизнь евреев в СССР.
– Конечно, эта книга про меня, про мое детство. Про ощущение, что ты от всех отличаешься. Что ты, например, единственная еврейка в своём классе или в своём киевском дворе. Но я не хотела писать об этом прямо, потому что здесь, в Америке, еврейская тема – достаточно заезженная. Ну а поскольку так удачно совпало, что я и правда левша и правда с детства была художником – и этим тоже отличалась от большинства других детей, я написала про девочку-левшу. В СССР отличаться от всех было неприятно. Все время чувствовалось давление – быть «как все». Вот, например, левшей корили и переучивали в правшей. Но с еврейством что-либо поменять было потруднее.

В Америке все от всех отличаются, и это никого особенно не волнует. Ты еврей – да пожалуйста, тут кроме евреев так много людей самых разных национальностей, рас и вероисповеданий, что стирается понятие основной массы. И левшей ни в коем случае здесь не переучивают, а наоборот, делают школьные парты такими, чтобы им было удобнее за ними писать. Но вообще-то, книга эта – скорее о том, что по-настоящему близкие тебе люди, те, с кем у тебя душевный контакт, существуют только в твоём выдуманном мире. Это те, кого ты сама придумываешь.

Все же к еврейской теме вы часто возвращаетесь. Ваша книга «Капля за каплей» – она вот про рабби Акиву.
– Я просто увидела историю про любовь. Ведь что там произошло на самом деле? Состоятельная еврейская женщина из хорошей семьи влюбляется в пастуха. Отец – естественно – недоволен, лишает ее средств к существованию. Ну а она, как все еврейские женщины, в конце концов добивается своего, делает из мужа успешного, уважаемого человека. В данном конкретном случае – прославленного раввина.

В «Капля за каплей» вы выступили также в качестве иллюстратора, хотя раньше были известны только как театральный художник. Театр вам надоел?
– Театр я до сих пор люблю, и мне нравится в нем работать. Что же касается книжной иллюстрации, то это тот же самый язык. Язык художественных образов во времени. В театре это происходит в более длительное время, в книгах, наоборот, немного короче. Я всегда была художником, сколько себя помню. У меня были персональные выставки в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Майами. И в Москве тоже.

Удобно одновременно и писать книги, и самой же их иллюстрировать?
– Еще как, это позволяет рисовать для тех книг, которые мне априори нравятся. Сейчас у меня выходят ещё две книги. Первая называется «Пишущая машинка» – о писателе-эмигранте, который привёз в Америку своё орудие труда, машинку с русским шрифтом. Я сначала хотела написать о самых разных вещах, которые мы брали с собой в эмиграцию, но которые нам совсем в Америке не пригодились. Я опросила своих друзей в соцсетях, кто что брал с собой из ненужных вещей. Один из них, кинорежиссёр, написал про машинку с русским шрифтом. И я сразу поняла, что это именно то, что нужно для книги. В результате получилась история, как невозможно что-либо планировать и предугадывать. Рассказчица у меня там – сама машинка. Она страдает от своей ненужности, неприкаянности. Она сидит дома одна, писатель на ней не печатает, он занят другими делами: развозит пиццу и зарабатывает на жизнь. Но в конце концов даже такой ненужный предмет, как эта машинка, находит себе применение в новых условиях.

Получается, вы опять обращаетесь к русским темам, хоть и пишете по-английски.
– Да, я пишу о том, что хорошо знаю. О себе в том или ином качестве. Это для меня самая интересная тема – хотя это может показаться эгоистичным.

Вот ещё одна ваша книга, совсем новая, она же про Мону Лизу, то есть не автобиографическая?
– Почему же? Она и правда про Мону Лизу, но при этом очень даже автобиографическая. В книге знаменитую картину Леонардо привозят на выставку в Метрополитан, а ночью Мона Лиза сбегает из рамы и идёт гулять по ночному Нью-Йорку. Это такое мое объяснение в любви городу. Когда мы эмигрировали в Америку, я очень не хотела уезжать. Мне нравилась моя жизнь в Киеве, работа, множество друзей. Я по всему этому ужасно скучала. Америка, наоборот, мне очень даже не нравилась. Дело, наверно, было в том, что мы сначала оказались в Питтсбурге. Мы приехали с пожилыми родителями мамы и с моим маленьким братом, все это было непросто. К тому же Питтсбург мне показался городом скучным и провинциальным. И очень некрасивым. Потом я училась в Лос-Анджелесе, и это уже было лучше, но все равно для меня очень чужое. Я многого в Америке не понимала и не хотела понимать, продолжала сильно скучать по Киеву. И только когда мы уже с мужем и двумя детьми перебрались в Нью-Йорк и поселились в Бруклине, я впервые по-настоящему почувствовала себя дома.

В этой моей книге убежавшая из музея Мона Лиза встречает нарисованного на стене граффити молодого человека, жителя Бруклина. Они вместе делают все то, что я так люблю делать в Нью-Йорке: едят пиццу в итальянском районе Бронкса, танцуют сальсу в парке «Хайлайн», разбитом на старой железнодорожной эстакаде в нижнем Манхэттене, слушают уличных музыкантов в вагоне подземки. И когда молодой человек провожает Мону Лизу обратно в музей, то он возвращается к себе по Бруклинскому мосту, по которому прекрасно ходить именно ночью, когда там никого нет. Конечно, это не настоящий Нью-Йорк, а мой, в значительной степени идеализированный. Настоящий Нью-Йорк трудно любить, как, наверное, трудно любить жизнь – но стараться нужно.