Михаил Яхилевич

Три дня после десятилетнего отсутствия в Москве был израильский художник Михаил Яхилевич, внук художника Меера Аксельрода.

Свежий взгляд человека на Израиль — всего-то десять лет.

Свежий взгляд человека на Москву — не был целых десять лет.

- Почему Вы решили уехать?

- Я уехал в начале девяностых. С 85-го года начал интересоваться всякими еврейскими "штучками". Ходил в различные полулегальные кружки, тогда деятельность еврейских организаций еще не была поставлена на широкую ногу. Мой близкий друг Боря Герман многое рассказывал. В какой-то момент на религиозно-сионистской волне все, кто меня окружал, весь наш еврейский круг, знакомые сорвались с места и поехали. Это было глобальное движение, социальный поток.



- То, что Вы уезжали не по одиночке, а большой "тусовкой", дало Вам защиту от ощущения отчужденности и беспомощности?

- Да. Я всегда был окружен колоссальным количеством знакомых и друзей. Поскольку приехали мы вместе, жилье нам выдавали всем сразу, подряд. И вышло так, что все мы, знакомые, поселились на одной улице, и живем уже больше десяти лет.

- В Израиле творчество Вашего дедушки известно?

- Да, там прошло несколько больших выставок, состоялась выставка в музее "Яд ва-Шем", посвященная еврейским местечкам, музеи покупают картины. Была выставка в рамат-ганском Музее русского искусства. Там экспонировались работы деда, посвященные сельскохозяйственным коммунам в Крыму. Эти коммуны были созданы на деньги Джойнта, когда евреи приезжали в Израиль и строили там социализм, по образу и подобию стали создавать киббуцы в Крыму. Это были тридцатые годы, а к тридцать пятому все закончилось — всех пересажали. Многие художники приезжали рисовать эти киббуцы, в том числе и мой дед вместе с художником Горшманом. У меня сохранились эти его крымские работы, я организовал выставку в Израиле, которая недавно завершилась.



- В дальнейшем планируете устраивать выставки Меера Аксельрода?

- В 2002 году будет сто лет со дня рождения Меера Аксельрода, и я думаю правильно будет сделать большую выставку в Москве и Петербурге. Хочется представить все аспекты творчества деда: и живопись, и графику, и театральные эскизы.

- Вас сравнивают с Вашим дедом? Это мешает Вам?

- Не сравнивают, у нас разная творческая направленность и манера письма. Отчасти мешает то, что я трачу огромное количество сил, времени и энергии на организацию выставок деда.



- Каким маленький Миша вспоминает дедушку?

- У нас были очень близкие отношения. И он, и я просто обожали друг друга. Как-то с детства было решено, даже предрешено, что я у него учусь, это даже не обсуждалось. Буквально с детского сада я кучу времени проводил у него в мастерской и чего-то там изображал. Моим первым учителем был дедушка. Рисовать я начал с 3 — 4 лет, с 6 начал делать картины метрового размера. До 13-летнего возраста, до 1970 года, я занимался с дедом, пока он был жив.

- Как учитель Меер Аксельрод был авторитарен, подавлял Вас?

- Нет-нет, ни в коем случае! Он считал, что надо давать большую свободу, самовыражаться. Обучал исподволь, даже не столько назидал, сколько очень мягко давал советы. Меер Аксельрод был вообще очень мягкий, сентиментальный, добрый человек. Никогда не умел, да и не стремился жестко руководить. Никогда в моем воспитании не предпринимал репрессивных действий.

- Много лет он с семьей жил в Москве на Баррикадной, был неустроен всю жизнь. Эта мягкость и интеллигентность не позволяла Мееру Аксельроду добиваться элементарных бытовых удобств, благ?

- Он жил в полной нищете. Какое там добиваться! Было постоянное ожидание, что вот-вот посадят. Брата расстреляли. Дед с семьей жил в комнате с печкой, в полуподвале, из окна были видны мостовая и ноги прохожих, потолок подпирал какой-то шест. Условия ужасные, неустроенность абсолютная. И когда наконец они переехали в коммуналку на Масловке, это казалось раем, дворцом. Много лет он был предан забвению. Сначала он был "выбит" жизнью из станковой графики, из художественной жизни перешел в театр. Кормила всех моя бабушка, еврейская писательница. Она переводила с русского на идиш и с идиша на русский, писала и свою прозу, печаталась. Она составитель шеститомного собрания сочинений Шолом-Алейхема.



- Расскажите о Вашей семье. Какова степень "еврейскости"?

- Семья была очень дружная, с трепетным отношением друг к другу. Еврейство было стопроцентным по крови, но ничего не соблюдалось. Разговаривали друг с другом на русском и в основном на идиш.

- Во время Второй мировой тема войны не очень отразилась в творчестве Аксельрода. Подавляющее большинство картин этого периода на мирную тематику: труд колхозников, степь, природа. А в 60-е годы он как бы переосмысливает ужас 41 — 45 годов, создает цикл "Гетто". Характерно то, что он создает цикл не по "горячим следам", а выносив это в себе годами.

- В период войны Меер Аксельрод помимо мирных, светлых вещей сделал колоссальную серию о зверствах немцев. А самые сильные работы он создал действительно после войны, на временном расстоянии. Дело в том, что все вещи, сделанные Меером Аксельродом в конце жизни, с художественной точки зрения сильнее более ранних работ. Он почти не был на фронте, так как его сразу взял Эйзенштейн на съемки фильма "Иван Грозный". Мой дед расписал под фрески павильоны, изображавшие церкви. Всю жизнь он работал с натуры. Отвлеченных, ненатурных композиций типа "Гетто" у него мало. Каждое утро вставал в 6 часов, брал этюдник и шел писать. Он работал два сеанса в день: с утра и после обеда до заката. И так каждый день. Повторю, что фактически вся его жизнь — с конца тридцатых до 1966 года (до большой персональной выставки) — период непризнания. Широко известен Аксельрод был только в начале жизни — двадцатых годах выставлялся по всей Европе. Затем, в тридцатых, его обвинили в формализме. Это было универсальное бичующее словечко. Даже когда его работы брали на экспозиции, то вешали на 3 — 4-й ряд, в темный угол, где их неудобно рассматривать. Дед очень тяжело переживал все это. И вот относительная известность пришла в конце жизни, в 1966 году, когда в центре Москвы состоялась выставка трех художников, в том числе и моего деда.



- Меер Аксельрод учился в мастерской Пэна?

- Мне это неизвестно. Он не говорил об этом. Учился у Перельмана, позже считал себя учеником Фаворского. Сейчас очень выгодно считать, что Пэн был такой всеобщий учитель, что только из-под крыла Пэна могло выйти что-то стоящее. Сам Пэн был достаточно средний художник.

- Такой сверхреалист, с излишеством абсолютно ненужных бытовых мелочей.

- Он был передвижнического плана, достаточно мелкого масштаба художник. Да, он создал школу художников-евреев, и теперь их стараются приписать ему в ученики. Но Пэн был не единственный учитель. Однако мой близкий друг, исследователь идишской культуры, Гриша Козовский уверяет меня, что раскопал документы, свидетельствующие о том, что Аксельрод действительно какое-то время был учеником Пэна. Хотя, опять-таки, дед в своей автобиографии об этом не упоминал.

- Михаил, а сами Вы что закончили?

- Учился в школе-студии МХАТ на постановочном факультете. Работал как живописец и как художник-постановщик в театре. Много спектаклей поставил по Островскому: "На всякого мудреца довольно простоты", " Не было ни гроша, да вдруг алтын" например. Работал в самых разных театрах, был главным художником костромского театра. Уезжал, будучи главным художником в театре Розовского. Успел сделать один спектакль — и в Израиль. Казалось, на этом поприще всего достиг, стало неинтересно, уехал, если говорить в шутку, там всего достигать.



- В Израиле чем сейчас занимаетесь?

- Я художник, в основном занимаюсь живописью, немного оформляю книги, работаю как художник-монументалист, театром практически не занимаюсь. Недавно в Иерусалиме группа наших художников расписала стену между Гило (район, который обстреливается) и Бейт-Джалой . Стена из бетона, общая площадь — 600 квадратных метров. Роспись изображает ту же Бейт-Джалу, которая обстреливается и скрыта за стеной. Это очень страшное и своеобразное ощущение. Стена теперь превратилась в место паломничества туристов.

- В Израиле формируется израильское искусство, а как на Ваш взгляд, есть еврейское искусство?

- Существовал огромный пласт народного самобытного искусства. В этом народном ключе искусство существовало. В Катастрофу все уничтожили, все сожгли. Теперь стоит проблема воссоздания, насколько это возможно, конечно. В самом Израиле культурный истэблишмент, люди, которые занимаются проблемами изобразительного искусства, кураторы, директора музеев, крайне левой ориентации в искусстве, они считают, что евреи — это позорное прошлое, которое надо забыть как можно скорее. А "мы" — это сильный демократический Израиль, "мы" израильтяне, не евреи. И надо создавать свое израильское искусство, опираясь на все современные веяния в мировом искусстве. Например, американское , на их взгляд, может служить неким образцом. Это официальная позиция, которая декларируется. В таких условиях возвращение к традиции, к истокам невозможно.



- Мы задумываемся о существовании еврейского, израильского искусства. А насколько силен в Израиле интерес к культуре других народов не в плане преемственности, а на уровне любопытства?

- Интерес большой. Недавно прошла выставка китайского искусства, имела шумный успех. Израильтяне были просто потрясены. А вообще израильтяне — большие любители путешествовать и знакомиться с культурными ценностями разных стран.

- Израиль — тяжелая страна для художников?

- Очень. Крошечные территории, мало спроса, много предложения, мало коллекционеров, музеев, покупателей — рынок сбыта невелик. А художников переизбыток.

- Из жаркого Израиля вернемся в холодную Россию. Вы не были в Москве около десяти лет. Что изменилось?



- Меня поражает страшная агрессия людей по отношению друг к другу, атмосфера нетерпимости. В Израиле этого нет. В России, видимо, это остаточная агрессивность "совка".

- Бывшие наши соотечественники могли бы привезти в Израиль эту агрессию и нервозность. Ведь на границе Шереметьева ничего не меняется в человеке. Тем более что попадаешь в чужеродную ситуацию, а значит, в экстремальную.

- Парадокс в том, что в Израиле сталкиваются две культуры. А сама Москва изменилась в лучшую сторону — стала более цивилизованной, приближенной к другим столицам мира. Поразило меня то, что в Москве каждый второй человек любого пола и возраста держит бутылку пива. В Израиле пьют за столиками, в Москве — прямо на ходу.

Беседовала Наташа Гольдина