Выставка работ Марка Шагала завершается в Петербурге

Выставка, отгремевшая в Третьяковской галерее, с небольшими изменениями добралась до Петербурга. В город на Неве привезли несколько другой состав произведений. Петербургская выставка стала безымянной. Но даже просто «на Шагала» люди шли тысячами.

Все восемь залов корпуса Бенуа Русского музея, отданные под экспозицию, даже в будни были наполнены людьми. У каждой картины стояли люди, к некоторым произведениям было не подойти. В последнем помещении, где демонстрировался фильм «Марк Шагал – художник из России», («Центрнаучфильм», 1988), те, кому не хватило стульев, сидели на полу, на ступеньках, заглядывали стоящим через плечо. Каждому хотелось проникнуть в этот душевный и чистый мир, прикоснуться к творчеству одного из самых самобытных художников ХХ столетия.

Жгучая лиричность, щемящая эмоциональность, будто льющиеся с картин Шагала, окутывали все музейное пространство. По щекам скромно одетой женщины, стоящей подле картины «Парикмахерская», украдкой текла слеза. Капризничавший ребенок умолкал перед знаменитой «Прогулкой». Детей на выставке было много, и родители умилялись тому, как заворожено они рассматривали летающих людей, перевернутые лица и зеленые руки персонажей. Работы художника, чье творчество еще при жизни называли «очень непосредственным», как нельзя лучше понятны детям. Однако и взрослые находили в «странных» картинах немало интересного.

Прежде всего, мир Шагала безусловно радостен. Его герои – в полете, на земле ли – пребывают в некоем приподнятом, «лучистом» состоянии. «Тихое счастье», кажется, не покидает персонажей ранних картин Шагала. Этому способствовали и религиозные убеждения художника – его художественный мир вращается вокруг хасидизма, как и его личное мироощущение. В соответствии с учением хасидизма, воплотить радость бытия для Шагала являлось главным призванием художника. Строки об этом есть и в его стихах – своего рода облеченных в слова красках и образах – изданных в сборнике «Ангел над крышами»: «Ведь Он бы мог помочь мне, чтоб картина / Моя светилась радостью...» («Я, сын Твой, ползать…»), «Каждый свой день начинаю с улыбкой / В ожиданье Тебя, Боже Мой, Боже Мой, для чего?» («Слезы мои»).

Выставка, собравшая почти полторы сотни работ – живописных, графических – охватывает все семь десятилетий творчества художника и будто ведет зрителя по его биографии: из Витебска в Петербург, затем в Париж, обратно в Витебск и уже навсегда в Париж; через первые этюды и выбрасываемые родными «непонятные» холсты, через увлечения творческой манерой Ван Гога, Матисса, Пикассо, «революцию глаза» и «революцию техники живописи», через все войны, через весь ХХ век проходит зритель вслед за художником. Из первых залов работ витебского периода, с перекошенными домиками, южными дворами и бесконечными окнами, за которыми – обязательно – свет, в залы графики и литературных аллюзий; следом – в эффектно оформленный просторный зал, где на фиолетовых стенах разместилось сокровенное: «Венчание», «Свадьба», «Розовые любовники», «Голубые любовники», «Серые любовники», и почти в каждом зале, непременно, Белла – жена и муза, сердечная любовь и творческая радость. «Она молчит, я тоже. Она смотрит – о, ее глаза! – я тоже. Как будто мы давным-давно знакомы и она знает обо мне все… хотя я видел ее в первый раз. И я понял: это моя жена. На бледном лице сияют глаза. Большие, выпуклые, черные! Это мои глаза, моя душа», – писал о знакомстве с ней Марк Шагал. «Моя жизнь влилась в русло жизни другого», – вспоминала сама Белла о первой встрече с художником в Витебске в 1915 году в своей книге «Горящие огни». «По виду крепкий, широкоплечий, а ног будто нет, воздушная шевелюра несет его, словно крылья», – первое впечатление от Шагала. Художник, как и герои его картин, находился будто вне земного пространства,это отмечали многие его современники. И полеты над крышами Витебска в его работах – не воля фантазии, а вполне реальное жизнеощущение их автора, его «парящий» взгляд на мир – добрый и вдумчивый.

Далее – знаменитый триптих 1937 года («Сопротивление», «Возрождение», «Освобождение»), соединивший монументальность и нежность, пламенность и смирение, мудрость и кротость: спасение в раскаянии и творчестве, «несущем радость». Почти неизвестны русскому зрителю были поздние произведения Шагала, представленные в последних залах – работы для театра (в 60-х годах художник выполнял заказы для парижской Гранд-Опера и Метрополитен-опера в Нью-Йорке), коллажи, эскизы росписи плафонов, декоративные, и в то же время по-шагаловски живые, играющие.

Разносятся звуки с большого экрана, где показывают фильм про Марка Шагала – «художника из России». И будто в пику неумолкающим спорам о том, к какой национальной культуре причислять наследие художника – русской, еврейской, или французской, вспоминаются слова, заканчивающие книгу его воспоминаний «Моя жизнь». В 1922 году, навсегда уезжая из России (позже он посетит Москву и Ленинград с кратковременным визитом лишь в 1973 году), когда оставалось еще 15 лет до принятия французского подданства, Марк Шагал с горечью писал: «может быть, вслед за Европой, меня полюбит моя Россия».

Желание Марка Шагала сбылось. Российский зритель полюбил его, и через зрительские эмоции его работам сейчас стократ возвращается вся заложенная в них радость и любовь.