Десять лет назад умер Иосиф Бродский

В субботу 28 января исполняется 10 лет со дня смерти Иосифа Бродского.

Он умер в Нью-Йорке, во сне, от инфаркта в возрасте 55 лет. Печальная дата для русской истории — именно в этот умерли Петр I и Достоевский, на следующий день — Пушкин... По воле поэта, его похоронили в Венеции, в протестантской части кладбища на острове Сан-Микеле. И чем дальше от нас отстоит печальная дата его ухода, тем большее значение приобретают для нас его судьба и его поэзия.

Своеобразие философской лирики Бродского проявляется не в рассмотрении той или иной проблемы, не в высказывании той или иной мысли, а в разработке уникального, только ему присущего стиля. Увидеть, разгадать глубину — вот его поэтическое кредо. Соединение оды и элегии, создание нового поэтического текста как факта языка и речи, жизни и смерти, быта и бытия — вот его поэтическая заслуга. От его стихов веет не спящей, не останавливающейся ни на минуту мыслью. Он действительно живет не «где», а «когда».

                         Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
                         Только с горем я чувствую солидарность.
                         Но пока мне рот не забили глиной,
                         из него раздаваться будет лишь благодарность.

(«Я входил вместо дикого зверя в клетку...»)

Иосиф Бродский родился в 1940 году в Ленинграде. Стихи начал писать шестнадцатилетним — первое из его известных стихотворений, «Прощай, позабудь, не обессудь...», датировано именно 1957 годом. Сама Ахматова предсказала ему славную судьбу и тяжелую жизнь. Кто сейчас не знает почти хрестоматийной истории с уголовным делом, возбужденным против 24-летнего Бродского по обвинению в тунеядстве. В январе 1964-го процесс завершился знаменитым диалогом поэта и судьи о природе тунеядства и, как следствие, пятилетней ссылкой в Архангельскую область.

В следующем году он сумел вернуться в Ленинград, а в 1972-м эмигрировал в Соединенные Штаты. С этого момента феномен Бродского становится достоянием сразу двух культур. Его сборник эссе «Меньше чем единица» в 1986 году был признан в США лучшей литературно-критической книгой. А его интонации во многом определили творческую манеру подавляющего большинства современных русских поэтов — по масштабности этого влияния Бродского можно сравнивать разве что с Пушкиным. В 1987 году гражданин США еврей Иосиф Бродский стал пятым нобелевским лауреатом в истории русской литературы. А в 1992-м советскому эмигранту Иосифу Бродскому было присвоено звание поэт-лауреат США...

«Если говорить о том (это достаточно непросто), какой след оставил Бродский в своей эпохе, в общей памяти, в общей судьбе, в судьбе культуры, то можно говорить о появлении принципиально нового лирического героя, — рассуждает на сайте “Радио Свобода” Яков Гордин. — Можно говорить о некотором реформировании языка. Что вообще свойственно каждому большому поэту. Это экспансия в язык совершенно новых слоев, новых интонаций, вплоть до вульгаризмов и таких временных жаргонных выражений. Можно говорить о стремлении уже зрелого Бродского снять романтическую интонацию, сделать ее невозможной для поэзии. Но мне кажется, что несмотря на всю серьезность этих явлений, это не главное. Он не просто след некий оставил, это не та формула. Тут можно вспомнить ... фразу Ленина о воздействии на него романа “Что делать?”: “Он меня всего перепахал”. Так вот, Бродский, можно сказать, перепахал свою эпоху. Знаете, как плуг выворачивает перед глубокой вспашкой нижние пласты, и там плодородный слой достаточно глубок, это дает мощный эффект в смысле урожая. А если этот слой тонок, на поверхность выходят какие-нибудь пески, суглинки и урожай соответствующий. Вот это и произошло с культурным сознанием эпохи под воздействием, я бы сказал, титанической работы Бродского. Он показал, что может сделать человек большого таланта, если ставит перед собой, казалось бы, невыполнимую задачу. Он задал масштаб. И, может быть, это главное... Значение Бродского в том, что он вечный соперник, вечный вызов, вечный укор. Он провоцирует, если угодно, он не дает самоуспокоиться литературе. Даже если это не очевидно на уровне рацио, это, тем не менее, так. Перед его стоицизмом, его самоиронией и самосарказмом, перед его жаждой трезвости (помните, «взглянем в лицо трагедии»?), режет глаз любая интеллектуальная трусость и фальшь. Он очень усложнил жизнь культуры и людей культуры, но это, условно говоря, великий допинг».