Натан Эйдельман: последний летописец России

Трудно представить себе человека, который не знал бы, кто такой Натан Эйдельман. Его книги "Революция сверху в России", "Твой Восемнадцатый век", "Вьеварум" …- список можно продолжать, и он будет очень длинным. Исторические сочинения о декабристах, Пушкине, Павле I были настоящими бестселлерами, насколько это слово применимо к трудам, где автор — при великолепном стиле и слоге — ни на йоту не отступил от научной достоверности. При этом он пользовался не столь чужими работами, сколько результатами собственных исследований. Историк он был первоклассный. Он был весь в эпохе, когда писать исторические труды значило писать первоклассные книги.

"Все переплетено и все, оказывается, чрезвычайно близко... Эта связь, этот стык времени и есть моя тема".

Так любил говорить выдающийся историк и философ Натан Яковлевич Эйдельман. Свое научное творчество он стремился сделать понятным и доступным каждому человеку. Не удивительно, что его труды с одинаковым интересом читают и взрослые и дети.

Он родился и вырос в непростые годы. Война, расцвет советской системы, отсутствие нормальной еврейской жизни, насильственное забвение еврейских традиций. Но, тем не менее, он смог стать незаурядной личностью и, изучая прошлое, оставил в истории свой след.

Его школьные друзья помнят толстого мальчика в тесной "комбинированной курточке", который уже в те годы отличался феноменальной памятью на даты и фамилии. Отмечают, что дружбу Эйдельман ценил более всего. Он, по существу, был центром того "школьного братства", которое в наш небогатый традициями и долговечными людскими связями век на долгие годы объединило выпускников этой школы. Класс их, подобно лицеистам, традиционно собирался раз в году, не считая различного рода сборищ на днях рождениях. Сам Натан вел летопись их класса. Ему очень нравилось их сходство с пушкинскими лицеистами. Он даже хотел написать об этом книгу, да вот не успел.

Выполнение любых дружеских обязательств Эйдельман считал для себя священным и непреложным долгом. Когда смертельно заболел его близкий друг талантливый хирург Михаил Жадкевич, Натан регулярно приходил к нему домой и много рассказывал о русской истории. На дни рождения он сочинял обстоятельные доклады о том, какие события происходили в этот день в различные исторические эпохи.

Казалось, он был человеком несокрушимого здоровья. Вечером любивший выпить и закусить, а утром неумолимо будивший всех для раннего купания, непривычные для него жалобы, что "покалывает сердце", жалобы, которым не придавали серьезного значения. Уже после его смерти вскрытие показало, что у него именно в это время произошел инфаркт легкого.

Он был человек чрезвычайно доброжелательным и внимательным к людям. Вывести его из себя было практически невозможным. Натан был страстным болельщиком, прежде всего футбольным. Когда по телевиденью транслировали футбольный матч, все дела откладывались. Это был некий домашний обычай, сопровождаемой легкой выпивкой и закуской.

Поэт Иосиф Бродский заметил как-то, что не "язык-орудие поэта, а скорее наоборот: поэт — орудие языка". Если слова эти можно отнести к истории, то именно таким историком был Натан Эйдельман. Он не просто собирал и изучал документы — он буквально "жил" в материале, как бы перемещаясь в исследовательскую эпоху и среду и вступая в прямой контакт с ее героями. Это удивительное перевоплощение напоминало вхождение актера в роль, но там вхождение внешнее подражательное, а здесь глубокое и внутреннее.

Прекрасное владение материалом, блестящая память и могучий ассоциативный ум дали возможность историку и философу Натану Эйдельману в его лучших работах выстроить стройный эволюционный ряд исторических событий. Он писал и диктовал на машинку. Его творческая энергия казалась бесконечной. Даже вечером, после целого дня (а день его начинался рано утром) каторжной работы, он ощущал потребность что-нибудь рассказывать и по детски радовался любой аудитории.

Выступать после Эйдельмана было серьезным испытанием для его коллег. После него на сцене делать было уже не чего: весь зал и все участники выступления знали, что самое интересное уже прошло. Так, например, на юбилейном вечере Булата Окуджавы даже популярнейший Михаил Жванецкий просил ведущего, чтобы его выпустили перед Эйдельманом, выйдя все же сразу после него, сказал: "После Эйдельмана выступать трудно. Ведь он сам гораздо более популярен, чем те люди, о которых он пишет".

Подобно всем настоящим историкам Эйдельман был концептуален. Но его главная концепция долгие годы не находила поддержки в академических кругах. Слишком много он говорил об исторической необходимости реформаторского преобразования России на основе демократии, экономической свободы, культуры и просвещения. В застойные годы такие идеи, мягко говоря, не приветствовались. "Нерусская" фамилия раздражала патриотически" настроенных коллег. Политика государственного антисемитизма давала о себе знать. Долгие годы Эйдельман был "невыездным". За рубеж его начали выпускать только после 1986 года. Он побывал в Италии, ФРГ, США, где его восторженно принимали и коллеги-иностранцы, и русскоязычная эмигрантская аудитория.

Много сил Натан Эйдельман отдавал преподавательской работе, с которой он начинал после окончания университета, и которую любил, всегда находя время, чтобы прочесть лекцию в школе или даже просто в квартире для заинтересованной аудитории. Вместе со своей дочерью Тамарой, тоже педагогом, он намеревался полностью перестроить преподавание истории в средней школе. Хотел даже написать новый учебник истории, и, безусловно, написал бы его, если бы не внезапная смерть. Сейчас его популярные книги с увлечением читают и взрослые и дети.

Всю свою жизнь Натан Эйдельман вел дневники. Вернувшись вечером из гостей или после выступления, как бы ни было поздно, он садился к столу и аккуратно записывал в тетрадь все события прошедшего дня. Эти дневники так и остаются не прочитанными.

Его сердце остановилось на исходе ночных часов 29 ноября 1989 года в тесном отсеке реанимационной палаты на Каширском шоссе, куда его под большим нажимом жены и друзей почти насильно уложили накануне, не зная еще всех размеров надвигающийся беды. Поражает, как много успел Натан Эйдельман прожив короткую, трудную, но, безусловно, счастливую жизнь.