Отец Дилана

Ведь знаменитый отец мог стать помехой в продвижении вперед, и процесс построения карьеры во втором поколении зачастую происходит болезненно, стоит только вспомнить президента США. Но Джейкоб Дилан, начавший сам по себе представляет интересную творческую личность. Его группа Wallflowers в прямом смысле слова отрубила приставку “сын Боба Дилана” из газетных материалов в 1996 году своим платиновым альбомом Bringing Down the Horse. Песня "One Headlight" стала хитом сезона и завоевала премию Грэмми в номинации “лучшая рок-песня года”. И, несмотря на то, что альбом Breach (2000 год) не вызвал особого ажиотажа, группа продолжает работать и в этом месяце выпускает 4-й альбом под названием Red Letter Days.

Часто известная фамилия помогает тому, чтобы тебя быстро заметили. Но всем знакома печальная истина: американцы коротки на память, поэтому в случае удачи тебе следует оставаться таким же милым и хорошим, иначе тебя ликвидируют из “звездного бункера” вслед за Джулианом Ленноном и Уилсон-Филлипс. “Это более чем помеха, — говорит 32-летний Джейкоб о своей фамилии. — Но я не думаю, что это определяет результат того, раскупают люди альбомы или нет. Люди покупают CD только по одной причине: если он им нравится. Они обращают внимание на исходный материал. Только я ответственен за качество, и с этой позиции неважно, кто ты и откуда приехал”.

Если не считать джинсовую куртку от Levi's, Джейкоб Дилан выглядит точно так же, как и его отец в 1963 году. Несмотря на то, что он старше тогдашнего Боба на 7 лет, сходство просто обезоруживает: худощавость, немного сутулые плечи, всклокоченные волосы, впалые щеки и глаза тысячелетнего старца. Было бы достаточно легко, а может, и коммерчески выгодно использовать знаменитую фамилию в названии группы, ссылаться на отца, чтобы поддержать продажу альбомов. Но Джейкоб старательно избегает этих способов.

Сын, вдохновивший отца на написание хита "Forever Young", хочет самостоятельно либо взлететь, либо разбиться. Он говорит, что на него особо не давят из-за известного отца: “Я точно понимаю свое дело и свою позицию. Я просто уделяю очень много времени своей группе. Если кто-то покупает билет на концерт по ошибочным причинам (из-за того, что я сын Боба Дилана), в конце-то концов, это их дело”. Джейкоб абсолютно не заинтересован в наследстве, то есть в передаче фамилии Дилан будущим поколениям. “Нет оснований гордиться этим наследством, — говорит он. — То была гордость моего отца, и мне необязательно становиться вторым Диланом”.

Но для американской публики все еще важно упомянуть фамилию Дилан, и им все равно, будь то работа Боба, гордости жителей Вудстока, либо его младшего сына, вокалиста и композитора рок-группы Wallflowers. Поэтому Джейкоб всегда остается недовольным собой: “Я удивляюсь, когда узнаю, что кто-либо начинает коллекционировать мои песни, потому что в них чувствуется некая безликость”.

На самом деле причина недовольства кроется еще глубже. “С одной стороны, приятно слышать, что продан еще один миллион копий твоего альбома. Но что это значит? Ты не знаешь на самом деле, что чувствовать. Неужели 6 миллионов щеголеватых и равнодушных американцев покупают эти диски?” Другими словами, достаточно ли для сына культурного радикала иметь статус звезды массового рынка? Музыка в доме Диланов звучала постоянно. “Инструменты были, как предметы мебели, — рассказывает он. — Все об них спотыкались”. Но Джейкоб, тем не менее, единственный из своих братьев, кто сделал на этом карьеру.

Убедив родителей, что высшее образование все же лучше, чем ничего, Джейкоб Дилан ушел из дома в 1988 году и поступил в пасторскую школу дизайна в Манхеттене. Он называет это своей последней попыткой найти себя в чем-то кроме музыки. “В первый же день я понял, что мой замысел не сработает”, — говорит он. Он продержался несколько месяцев, а затем приехал домой и стал собирать коллектив, который впоследствии назвал Wallflowers. Он всегда убегал от фамилии Дилан. Но это, конечно же, только привлекало пристальное внимание. Его обвинили в отчужденности и раздражительности. Но порывы держаться поодаль были чисто инстинктивными. “Когда я рос, — говорит он, — в нашей семье всегда говорили: “Мы не известная семья, мы не те, за кого нас принимают. Если люди будут задавать вопросы, отойдите от них”. Поэтому, когда я сам вступил в мир музыки, я решил поддерживать статус анонима. Только недавно я подумал, что, может, я отчужденный потому, что думаю так, словно меня на самом деле нет”.

Трудно это понять, стеклянные стены известности (неважно заработанной или унаследованной) больше защищают, нежели выставляют человека напоказ, или наоборот. “Я думаю, что всегда осознавал известность своего отца, — рассказывает Джейкоб. — Больше всего мне запомнилось то, как реагировали люди, когда оказывались рядом с ним. Многие дети думают, что их родители по-настоящему фантастические, поэтому складывалось ощущение какого-то чуда. Но когда я стал постарше, глядя на музыкантов, которые были моими героями, ребят, которые всегда холодны, несговорчивы, в буквальном смысле слова волнуются и страдают от того, что их окружают фанаты — я понял, что это все-таки утомительно”.

Нелегко быть сыном Боба, но Джейкоб носит унаследованный венец с тактом и без доли гордости. Как это ни иронично, но в эти дни продажа его альбома превосходит продажу дисков его отца. Правда, Джейкоб говорит следующее: “Если бы у меня имелась хоть одна тысячная таланта моего отца, я был бы более чем счастлив”.