Совесть польского народа

На этой неделе умер Анджей Вайда – лицо польского кинематографа, один из главных мировых режиссёров XX века. Его упрекали в заигрывании с властью, но он считал, что жертва того стоила. И снимал фильмы про войну, покорявшие Канны, экранизировал классику, посоветовал Спилбергу сделать «Список Шиндлера» черно-белым, а как только стало можно – снял фильм про Катынь.

Анджей Вайда писал, что если бы однажды взялся снимать фильм о себе, то начал бы его с размытых кадров. Чтобы зимнее красное солнце заходило за перспективы родной улицы в родном городе, а скрывшись, оставило на экране ночной каток, освещённый тусклым светом газовых фонарей. Его ранние воспоминания начинались с похорон какого-то солдата, погибшего во время маневров, с конного оркестра на параде в честь 3 мая и раскаленной докрасна печки в их квартире в Сувалках. Он не любил школу, его совсем не радовал ранний подъём и тот факт, что его, левшу, в школе стали переучивать писать правой рукой. Часто болел в детстве и, свободный от уроков, томился дома в своей комнате, с завистью поглядывая в окно на резвящихся во дворе детей. Будучи глубоко уважаемым старцем, представителем кинематографа целой страны, пусть и такой маленькой, как Польша, он качественно утилизировал детские печали, обнаружив в них начало конформизма: правой рукой писал, потому что так было нужно, а рисовал левой, потому что лично ему так было удобней.

Он родился в 1926 году, и вид военного мундира стал частью его детских воспоминаний: отец Вайды был профессиональным военным, офицером конной артиллерии. К началу войны ему исполнилось 13 лет, воинские традиции долга и чести, впитанные от отца, уроки в классической гимназии, изученная культура Греции и Рима и божественные установления, полученные в католическом костёле, – вот багаж и нравственный опыт, с которым он вошёл в войну. Она всё раскидала и перевернула – оказалось, что побежденных никто не придёт защищать, слабые погибнут в любом случае, людей можно убивать только за национальную принадлежность, а победителей никто не судит. Он любил Польшу, зная многие прегрешения поляков, и, высказываясь о ней, всегда отталкивался от местоимения «мы».

Ушёл из художественной академии, сам не мог объяснить почему, но всегда был уверен, что именно дружба с художниками, а вовсе не с кинематографистами, сделала его драматургом. «Канал», «Пепел и алмаз», «Человек из мрамора», «Человек из железа» стали попыткой показать боль и слабость поляков. Как и все работы режиссёров социалистического лагеря, они были ещё и постоянной вознёй с системой. Представителям арт-класса требовался не только художественный талант, но и владение фокусами угождения всевозможным партийным и цензурным комиссиям. После войны вместе с победителями в Польшу пришёл их взгляд на всё – на кинематограф в первую очередь. Удивительно, что при этом полякам удалось вырастить свою, совершенно отличную от советской киношколу.

В конформизме его упрекали многие, и он был вынужден оправдываться. Писал, что в политику никогда не заигрывался, сторонился общения с высшими эшелонами власти, с трудом переваривая представителей средних, с которыми нужно было решать вопросы кино. Всегда был шанс уехать жить за границу – боялся. Да, Роман Полански из Польши, Милош Форман из тогдашней Чехословакии уехали и сделали этим себе имена, но к моменту принятия решения ни первому, ни второму не удалось добиться на родине хоть каких-то успехов, хотя снимали оба. Вайда же в свой 31 год принёс польскому кинематографу особый приз жюри Каннского кинофестиваля за фильм «Канал». Быть одним из режиссёров в мире или стать лицом национального кинематографа – сложный выбор, Вайда предпочёл второе. Он, безусловно, знал ценность своих заслуг, но так же хорошо помнил людей, которые помогали проталкивать его фильмы и постановки.

От самой первой ленты, фильма «Поколение», после прохождения государственных приёмок, пересъёмок и усиления идеологической нагрузки осталось лишь бледное напоминание об авторском замысле. Больше всего он боялся в этой связи сходства с «Молодой гвардией» Сергея Герасимова, которую считал «надутой». Европейские критики назвали «Поколение», безусловно, «новаторской» лентой, но всё же отсылкой к раннему нуару, «лакировкой коммунизма» и агитпропом.

Сложнее оказалось с фильмом «Канал» – он должен был не только угодить в советскую пропагандистскую струю, но и самим полякам дать почувствовать, что отношение авторов к Восстанию созвучно с чувствами всего народа. Брошенные союзниками, отстрелявшись до последнего, герои Варшавского сопротивления растерялись по лабиринтам городской канализации. Бредя по пояс в дерьме, кто-то из них вышел прямо под дула гестаповцев, а кто-то – к глухой решётке, за которой перекатывалась недостижимая, залитая солнцем Висла и жизнь на другом берегу.

«Трудно удивляться первоначальной реакции нашей аудитории – значительную ее часть составляли участники Восстания или семьи, потерявшие тогда в Варшаве близких. Они уже залечили раны, оплакали потери и теперь хотели увидеть их моральную и духовную победу, а не смерть в смердящих стоках», – писал Вайда в воспоминаниях. Но приз Каннского кинофестиваля успокоил и национальных критиков, и зрителя. Во время пресс-конференции перед показом фильма в Каннах Вайду спросили о самом важном для него режиссёре, и он без раздумий ответил: «Луис Бунюэль», но признался, что видел только отрывки из «Андалузского пса» и «Золотого века». Умилённая откровенностью молодого режиссёра, Парижская фильмотека устроила для Вайды ретроспективу главных лент великого испанца.

Достоевский в соцлагере был не рекомендован к постановкам, особенно «Бесы», в которых с ошеломительной прямотой и непреходящим ужасом описаны характеры и мотивы вершителей революции и дословно предсказана грядущая клоака. Сначала он поставил их на сцене Старого театра Кракова в 1971 году. Тогдашний художественный руководитель Ян Павел Гавлик оказался фанатичным поклонником проекта, Вайда так никогда и не узнал, чего стоило Гавлику утверждение спектакля. Но работа Вайде встала тоже недёшево – это были изматывающие репетиции и опустошающая борьба за материал. Начать с того, что перед первой репетицией актёр, утверждённый на роль Кириллова, зачитал собственное заявление, в котором критиковал политическую позицию Вайды, называя её антипольской. Однако же на вопрос Гавлика «Так вы будете играть Кириллова?», опешив от неожиданности, ответил «да» и нелепо уселся на место. Репетиции шли в полном хаосе, Анджей Вайда писал, что актёры, напитавшись текстом Достоевского, стали являть свои худшие стороны – бесы натурально полезли наружу. Но борьба оказалась победной, а в 1988 году на основе сценической постановки, написанной Альбером Камю, Вайда снял фильм, и его можно смело назвать самым правдивым художественным хоррором. Много позже он заметил, что подобные постановки совсем не призваны приносить удовольствие автору – у них глобальные цели.

Катынь мучила Вайду, это была личная история – его отец погиб в Катынских расстрелах. Снимать фильм он взялся поздно, слишком много времени ушло на размышления, каким фильм должен стать. Сначала пришлось выждать, пока Народная Польша, опасаясь советской цензуры и её санкций, перестанет покрывать ложь об этом преступлении, потом привыкнуть к свободе. Странно, что из режиссёров-эмигрантов никто так и не снял эту историю раньше. Премьера фильма состоялась в Варшаве 17 сентября 2007 года – в годовщину ввода войск РККА в Польшу, в октябре того же года состоялся премьерный показ в Москве. Правда, не в одном из центральных кинотеатров, а в культурном центре при посольстве Польши. Перед показом он сказал зрителям: «Возможно, дело в том, что со времени, когда о Катыни уже стало можно говорить правду, я все откладывал и откладывал начало работы над ним. Мне не верилось, что вот уже настал момент, когда надо сделать этот фильм. А дальше откладывать было некуда – это один из моих последних фильмов». Фильм «Post Mortem. Катынская повесть» снят по повести Анджея Мулярчика, прочитав которую, Вайда, по его словам, наконец нашёл возможность оживить героев.

Во время подготовки к съёмкам «Списка Шиндлера» Спилберг был в Кракове. Они встретились с Вайдой, тот и сам в какой-то момент хотел снимать ленту, но по понятным причинам не мог. Он предложил Спилбергу делать картину чёрно-белой: «Если вы решили сделать фильм о трагедии евреев в Европе, то эта лента должна отличаться от всех прежних ваших работ. Только тогда зрителям станет ясно, что вы намерены сказать им нечто иное». Спилберг заметил Вайде, что у Шиндлера были голубые глаза, и, обращаясь к сидящему на другой стороне стола продюсеру, спросил: «А что если мы сделаем весь фильм черно-белым, а глаза Шиндлера будут голубыми?»

У Вайды в голове запрыгали цифры бюджета: раскрасить тысячи метров плёнки так, чтобы цветными были только глаза главного героя, стоит как годовой бюджет всей польской кинематографии. Но продюсер «Списка» был не против – итоговый бюджет ленты составил 25 миллионов долларов. «Передо мной сидел всемогущий человек, для которого нет вещей невозможных. Правда, принято считать, что каждый режиссер в определенном смысле (разумеется, в зависимости от бюджета также) является Господом Богом. Но тогда, в Кракове, я в самом деле видел перед собой настоящего Господа Бога, который знал только слова: «Да будет так!» Вайда прекрасно понимал, что для истории подобного масштаба куда важнее авторства сама возможность быть рассказанной.

Почётный культурный орденоносец, среди его наград Большой крест ордена Возрождения Польши, орден Дружбы за вклад в развитие российско-польских культурных отношений, полученный, кстати, уже после премьеры «Катынской повести», орден князя Ярослава Мудрого V степени и орден Восходящего солнца, полученный в Японии в 1995 году. Он снял порядка сорока кинолент и много работал в театре, поклонялся русской классике, а советских режиссёров считал героями, стойкости которых можно только поражаться: «Сценарий “Человека из мрамора” ждал своего часа 12 лет, но я-то за эти годы сделал десять других картин. А коллеги в СССР ждали и ждали решения судьбы своего очередного фильма и не имели никаких шансов параллельно делать что-нибудь другое». Он не считал возможным сравнивать народ и партию, зная, что нет никакого единства в этом союзе, прекрасно понимая, что среди самих деспотов жертв деспотизма предостаточно.