День трёх евреев

Лёня Каннегисер был другом Есенина и Цветаевой, 20-летним поэтом. Мстил ли он за расстрелянного приятеля или действовал по наводке, но главу Петроградской ЧК, «не самого худшего из чекистов» Моисея Урицкого он уложил одним выстрелом. В отличие от Фанни Каплан, в тот же день покушавшейся на Ленина. Назавтра, 31 августа 1918 года, начались первые аресты, которые через неделю переросли в зашагавший по стране «красный террор».

Все началось в конце июня 1918 года с убийства Володарского, возглавлявшего важный во всех отношениях орган печати, пропаганды и агитации. Многие из большевиков, уже давно требовавшие более пристального внимания к ликвидации контрреволюционеров, после этого убийства стали открыто призывать к «немедленным» и «массовым» репрессиям, а то «наших вождей поодиночке перебьют». Петроградской ЧК, которая и должна была бороться с контрреволюцией и саботажем, на тот момент уже несколько месяцев руководил Моисей Урицкий. Убежденным большевиком его назвать было никак нельзя. Воспитывался в еврейской купеческой семье в строгих талмудических традициях, по чистой случайности отучился в гимназии, в конце XIX века был арестован как социал-демократ, но отпущен и выслан из империи как человек, «который не производит впечатления серьезного». Тем не менее осенью 1917 года этот несерьезный человек, вернувшийся на родину, принял вполне серьезное решение – он отказался от своих меньшевистских воззрений, примкнул к Ленину, стал одним из организаторов октябрьского переворота, а после возглавил борьбу с врагами советской власти в Петрограде.

Сейчас некоторые исторические источники утверждают, что Урицкий всеми силами сдерживал постреволюционные репрессии и призывал к умеренности. Однако именно он подписал приказ об отправке великого князя Михаила Александровича, младшего брата Николая II, в Пермь, где того расстреляли, его же имя стояло во всех приказах о расстрелах подозреваемых в контрреволюционной деятельности в Петрограде. Хотя, согласно статистике, этих расстрелов было в разы меньше, чем в Москве, где в роли главного чекиста выступал Дзержинский. Приказ о расстреле 21 заключенного, которых арестовали после убийства Володарского, он тоже подписал – опять же, несмотря на имеющиеся данные о том, что он был единственным, кто выступал против такой меры наказания, а при финальном голосовании стал якобы единственным воздержавшимся. 20-летний поэт Леонид Каннегисер в любом случае о таких деталях знать не мог. Как и все жители Петрограда, он просто увидел в газете перечень фамилий людей, подписавших приказ о расстреле. Среди расстрелянных 21 августа 1918 года был и приятель Каннегисера, Владимир Перельцвейг – не то чтобы близкий приятель, но учитывая, что поэт не скрывал своих гомосексуальных пристрастий, ничего наверняка сказать нельзя. После ареста Каннегисер будет утверждать, что убил Урицкого исключительно из чувства мести. Ну, еще из-за того, что Урицкий, на его взгляд, был не просто еврей, а «вампир-еврей, каплю за каплей пивший кровь русского народа».

Каннегисер вообще был мастер на поэтические образы. Он получил прекрасное образование в семье состоятельного еврея – ведущего инженера в области судостроения и металлообработки. В их доме гостили министры и бывали правители страны, богема империи и известные поэты. Сам он, в частности, дружил с Есениным, который высоко ценил его стихотворный дар, и был приятелем Марины Цветаевой, которая о «неразливных друзьях» писала так: «Лёня. Есенин. Неразрывные, неразливные друзья. В их лице, в столь разительно разных лицах их сошлись, слились две расы, два класса, два мира. Сошлись – через всё и вся – поэты. Лёня ездил к Есенину в деревню, Есенин в Петербурге от Лёни не выходил. Так и вижу их две сдвинутые головы – на гостинной банкетке, в хорошую мальчишескую обнимку, сразу превращавшую банкетку в школьную парту… (Мысленно и медленно обхожу её:) Лёнина чёрная головная гладь, Есенинская сплошная кудря, курча, Есенинские васильки, Лёнины карие миндалины. Приятно, когда обратно – и так близко. Удовлетворение, как от редкой и полной рифмы».

Цветаева, кстати, называла Каннегисера не иначе как хрупким и нежным цветком: «Лёня для меня слишком хрупок, нежен, цветок. Старинный томик “Медного всадника” держит в руке – как цветок, слегка отставив руку – саму как цветок. Что можно сделать такими руками?» Этими руками оказалось возможным сделать один-единственный, но очень меткий выстрел. В вечер перед убийством, упоминают некоторые источники, Каннегисер, как честный человек, позвонил Урицкому и долго с ним говорил – навряд ли проводя параллели между собой и Шарлоттой Корде, которая точно так же перед убийством долго разговаривала с Жан-Полем Маратом.

Наверное, Урицкому к таким звонкам было не привыкать, потому что на следующее утро он спокойно отправился на работу в дом номер шесть на Дворцовой площади, где и располагалась Петроградская ЧК. Когда дверь лифта открылась, нарком не успел сделать и шага, сраженный пулей из револьвера Каннегисера.

Все это произошло на глазах лифтера, на которого поэт даже не обратил внимания. Забыв на подоконнике фуражку, Каннегисер пустился в бегство. На велосипеде. Задержали его очень быстро, потому что поэт сопровождал свое бегство криками «Расступись!».

На допросах Каннегисер последовательно утверждал, что убийство было продиктовано местью за расстрелянного друга и ничем более. Ему же, конечно, впоследствии приписали активное членство в террористической группе его двоюродного брата Максимилиана Филоненко. Филоненко был близок с известным террористом-эсером Борисом Савинковым, который якобы и приказал ликвидировать Урицкого, потому что это отвечало задаче «истребления видных большевистских деятелей». Вот только, по официальным свидетельствам, Каннегисер к моменту убийства со своим братом никак не общался и не виделся уже много лет.

Однако что бы ни подвигло поэта на убийство, его решение совпало с выстрелом еврейской девушки Фанни Каплан в Ленина. Вождя революции только ранило. Но после этих двух событий, произошедших в один день, ни у кого больше не было сомнений в необходимости массовых расстрелов. На следующий же день начались массовые аресты, а менее чем через неделю официально вышел декрет «О красном терроре», так нужный правящим кругам, очень «своевременный» для них. В течение следующих пяти лет он позволил чаще всего без суда и следствия производить, как выражался Дзержинский, «устрашение, аресты и уничтожение врагов революции по принципу их классовой принадлежности».