Top.Mail.Ru

Рама для души

13.07.2017

Работая официанткой, она в какой-то момент круто изменила свою жизнь – случайно попала в киношколу и выучилась на режиссёра. Теперь Рама Бурштейн снимает трогательные фильмы об ортодоксальных евреях и собирает призы ведущих международных кинофестивалей.

Не знаю, почему, но когда меня спрашивают, кого я считаю символом израильской женщины, я отвечаю всегда четко – Раму Бурштейн. Может быть, потому, что у меня до сих пор стоит в памяти картина, как она под руку с мужем идет по красному ковру подиума Венецианского кинофестиваля. Вокруг стоят и аплодируют дамы и господа в вечерних платьях и элегантных смокингах, а они все идут и идут – типичная еврейка в скрывающем ее полную фигуру просторном длинном платье и еврейский ультраортодокс в лапсердаке и с пейсами. Тут уж ничего не спутаешь: наши люди!

Это было в 2012 году – фильм Рамы Бурштейн «Заполнить пустоту» сначала стал главной израильской сенсацией, получил семь призов местной киноакадемии «Офир», а затем отправился на Венецианский фестиваль, где хоть и не получил главных призов, но завоевал всеобщую любовь. Дело в том, что Рама Бурштейн показала обычно наглухо закрытый мир ортодоксального еврейства через историю о любви и семье. И эта история не могла не тронуть. Многие зарубежные СМИ называли тогда Раму «королевой израильского кино», выражая одновременно удивление, как мир еврейских ультраортодоксов мог породить такое чудо.

epa03380356 Israeli director Rama Burshtein (L) with an unidentified guest attends the premiere of 'Fill the void (Lemale et ha' chalal)' during the 69th Venice International Film Festival in Venice, Italy, 02 September 2012. The movie is presented in competition at the festival, which runs from 29 August to 08 September. EPA/DANIEL DAL ZENNARO

Но, во-первых, мир ультраортодоксов может породить и не такое. А во-вторых, справедливости ради надо сказать, что Рама Бурштейн родилась в 1967 году в Нью-Йорке в совершенно светской еврейской семье. Ее отец был уроженцем Израиля, мать – коренной американкой, но через год после ее рождения родители решили переехать в Израиль, так что детство и юность Рамы прошли в Кфар-Сабе.

В школе Рама училась ни шатко ни валко. Когда же ее еще и не взяли в армию по причине слабого здоровья, она отправилась на поиски счастья и приключений в США. Здесь она прожила три года, работая то официанткой, то продавщицей в магазине, а когда ей наскучила Америка, вернулась домой. Чем именно ей хочется заниматься в жизни, Рама тогда понять не могла. К учебе ее не тянуло, и она уже приготовилась к тому, что проведет всю жизнь, прибираясь в чужих квартирах, как вдруг все переменилось.

В один из дней близкая подруга, мечтавшая стать актрисой, попросила Раму приехать в Иерусалим, чтобы просто своим присутствием поддержать ее на вступительном экзамене в театральную школу. Но Рама мало что как всегда опоздала на экзамен к подруге, так еще и перепутала этаж – и вместо театральной школы оказалась в помещении киношколы им Сэма Шпиглера. Здесь в это время тоже шли приемные собеседования.

И секретарша тут же взяла Раму в оборот.
– Опаздываете, милочка! Спать надо меньше! Все уже заканчивают заполнять анкеты, скоро начнут вызывать, а вы только являетесь! Вот, заполняйте!

Словно пребывая в каком-то трансе, Рама заполнила анкету, а через какое-то время обнаружила себя в качестве студентки киношколы. При этом ответа на вопрос, хочет ли она учиться искусству создания кино или нет, у нее тогда еще не было. Уже перед самым выпуском из киношколы она вместе с друзьями поехала на знаменитый Берлинский кинофестиваль студенческих фильмов. И вот там, в Германии, ее настиг хорошо известный «еврейско-немецкий синдром»: в каждом идущем по улице пожилом немце она видела бывшего нациста, в каждом молодом – если и не неонациста, то потомка нациста. Умом она понимала, что это глупо, но ничего не могла с собой поделать – ее трясло от ненависти и страха одновременно. Когда в пивной какой-то бритоголовый немецкий парень, пытаясь с ней заигрывать, купил для нее кружку пива, она с ужасом выскочила из этого заведения на ночную улицу.

«Вот все и понятно, – сказала она себе. – Никакая ты не гражданка мира. Как родилась еврейкой, так ею и останешься. И если бы сейчас на дворе был 1941 год, то быть бы тебе вместе с другими евреями в концлагере!» По возвращении в Израиль в ее судьбе произошел еще один важный поворот. Одна из подруг, только-только вернувшаяся к исполнению заповедей, пригласила ее к себе на субботу.

«Я провела субботу в ее доме, – рассказывала Рама в одном из своих интервью, – и этого оказалось достаточно, чтобы понять: это все – мое. Мое – и все тут! И свечи, и халы, и чолнт, и беседы о Торе. Я вернулась и нашла ответы на многие вопросы, которые я задавала себе годами. Я искала эти ответы в буддизме, в дзен-буддизме, бахаизме, а они оказались так близко. Просто опция иудаизма как светской еврейке мне не приходила в голову!»

Еще спустя полгода Рама познакомилась со своим будущим мужем Яроном Бурштейном – так же, как и она, «вернувшимся к ответу».

Сейчас Рама и Ярон живут в ультраортодоксальном квартале Иерусалима и являются членами большой общины, в которую входят «возвращенцы» из Израиля, Штатов, России. Они часть ультраортодоксального еврейского мира, но в то же время держатся чуть особливо: «коренные» иерусалимские ортодоксы не очень доверяют неофитам и не слишком близко подпускают их к себе. У супругов Бурштейн – четверо детей. Два старших сына ни разу не видели не только маминых фильмов, но даже фотографий с кадрами из этих фильмов – они считают это трефным. Но вот младшая дочь мечтает так же, как мать, стать писательницей и редактором книг.

Последний из вышедших фильмов Рамы Бурштейн – «План свадьбы». Он не повторил успеха фильма «Заполнить пустоту», но от этого нисколько не стал хуже. Эта кинокартина вводит зрителей в совершенно новый для них мир – евреев, отошедших от светской жизни и ставших религиозными, то есть в тот самый мир, которому принадлежит сама Рама Бурштейн.

Героиня фильма Михаль «вернулась к ответу» еще в юности, но вот ей уже 32 года, а она все еще не замужем. Наконец счастье ей вроде бы улыбается, находится жених, начинается подготовка к свадьбе, но за три месяца до нее жених разрывает отношения. Как отменить свадьбу и рассказать о своем позоре подругам и семье, Михаль не знает. «У меня есть зал торжеств, у меня есть платье невесты. Так неужели Б-гу будет трудно найти для меня жениха?!» – спрашивает она себя и, чтобы вымолить жениха, отправляется на могилу рабби Нахмана из Бреслава, в Умань.

Съемки в Умани описывала сама Рама Бурштейн. «Как ни странно, но светские люди куда суевернее и более склонны к мистике, чем религиозные, – рассказывала режиссер. – Знаете, когда мы прибыли в Умань, вдруг сломалась новая, только что купленная камера. Починить ее оказалось невозможно. Потом из Германии нам доставили новую камеру, но вдруг полетела электроаппаратура. И тут почти вся наша группа, поголовно светская, вдруг заговорила о том, что, видимо, душа рабби Нахмана не хочет, чтобы мы снимали фильм на его могиле, что нужно отказаться от съемок в Умани, вернуться в Израиль и переписать сценарий».

«Однако единственный помимо меня религиозный человек в группе, наш оператор, заявил, что ему плевать на предрассудки и он назло всем снимет фильм именно в Умани, – вспоминала Бурштейн. – Я не верила в мистику, но настроение у меня было похоронное: я понимала, что у нас просто нет денег ни на то, чтобы продлить свое пребывание в Умани, ни тем более на то, чтобы еще раз привезти сюда всю киногруппу с оборудованием. Но когда мы прилетели в Израиль, я в аэропорту получила сообщение, что компания Yes решила увеличить бюджет на наш фильм. “Ну что?! – сказала я своим актерам. – Дело, как видите, не в том, что рабби Нахман не хотел, чтобы мы снимали на его могиле, а в том, что он хотел, чтобы мы появились у него в гостях дважды!”».

В этом рассказе – вся Рама Бурштейн с искрометным юмором, рассыпанным по ее книгам и фильмам. Правда, она признается, что когда оказывается на международных кинофестивалях, то невольно теряется и чувствует, как ноги становятся ватными, а язык деревянным. И в эти минуты ей крайне важно, чтобы муж был рядом, чтобы она могла опереться на его руку. Зато ее Ярон в своем традиционном лапсердаке на таких коктейлях чувствует себя раскованно: ему нравится эпатировать столь рафинированную публику своим еврейским обликом.

{* *}