Хоботов, это крупно!

Он играл с Алисой Фрейндлих и Михаилом Боярским, перевоплощался в Карлсона, Санчо Пансу и кардинала Мазарини. Но для всех нас навсегда остался Хоботовым из «Покровских ворот» – одним из самых нелепых и в тоже время великих персонажей советского кино. Это и злило, и смешило Анатолия Равиковича всю его полувековую театральную жизнь.

Мы привыкли думать, что всяк, ставший актёром, им и родился: мечтал с пелёнок, бежал из дома, родительской воле вопреки. Питался тротуарной пылью в столице, культурными вздохами и театральными контрамарками, ловил любое пролетавшее мимо высказывание об искусстве, а уж потом, добравшись в приёмную аудиторию своей артистической альма-матер, скосил важную комиссию, как охапку зрелых колосьев в поле, и солнцем взошёл над сценой. Так вот это всё не про того актёра, которого зритель помнит как Льва Хоботова – милейшее инфантильное дитя, рождённое авторами фильма «У Покровских ворот». Исполнитель этой роли Анатолий Равикович в театралы не собирался. Драмкружок в детстве посещал исправно, это да, но вовсе не драма его занимала, а девочки-студийки.

Его практический взгляд на театр дал ему возможность видеть своё место на сцене очень трезво. К выпуску из училища он всё ещё не чувствовал себя актёром, достойным столичной сцены, потому живо откликнулся на распределение и профессиональную карьеру начал в ДК Комсомольска-на-Амуре. Отработал он там два года – наблюдал, как совершенно не подготовленная к культурным событиям публика Хабаровского края превращается в театрального зрителя, а молодые актёры, плюя на неудобства и лютый холод за окном, отдаются работе без оглядки. Не успел он перевестись в Сталинградский театр имени Горького, как получил приглашение в театр Ленсовета в Ленинграде, которому посвятит впоследствии 26 лет своей жизни.

Порядка 70 ролей на сцене. Фредди в «Пигмалионе», почти ненужный Бенволио в «Ромео и Джульетте», левак Чёрный в «Хождении по мукам», множество других ролей, самых разнообразных, и конечно же, «Малыш и Карлсон», где он играл с Алисой Фрейндлих. Одним из дорогих воспоминаний о работе на сцене для него были именно работы с ней. «Она никогда не тянет одеяло спектакля на себя» – не о многих партнёрах так отзываются актёры. А самой трудной работой стали роли с его второй женой, Ириной Мазуркевич. Говорил, что актёру в нём тут всегда приходилось бороться с простым человеком. Он сыграл более чем в 70 кинофильмах и телеспектаклях – играл врачей, писарей, служащих, адвокатов, корреспондентов, хороших людей и проходимцев. Маленькие роли, роли покрупней, в «Загадке Эндхауза» он играл даже Эркюля Пуаро, но зритель помнит его Хоботовым! Когда под конец жизни его снова спрашивали об этой работе, он мог начать ответ, не дослушав вопроса. Он и любил его, и не понимал, и злился, когда Хоботова называли недотёпой. И на Хоботова тоже злился. Ну правда ведь – что это за мужик, из него даже подкаблучник толковый не вышел. А потом мог осечься и закончить: «Впрочем, каждый актёр играет сам себя, или свои оттенки». Себя он тоже не считал практическим и хватким человеком.

Автобиографический «Негероический герой» Анатолия Равиковича – крепкий сборник сюжетов Гражданской и Великой Отечественной войн, жизни в тылу, артистического быта и театральной закулисы. В количестве детей в семье своего отца автор уверен не был. Не совсем понимал, чем занимался его дед, но было похоже, писал он, что свою сознательную жизнь тот провёл на управленческой должности: то ли при помещике каком-то, то ли при фабриканте. Подробности не проговаривались, деталей его отец – Юрий (Юлик) Равикович – боялся. Происхождения своего Юлик остерегался ещё с начала революции. Семья отправила его, 12-летнего пацана, в 1917 году из украинского Чернобыля в город Глухов. Там он трудился в кожевенном цеху, заработал страшнейшую грыжу и неизгладимый пролетарский опыт – уже через два года возненавидел всех буржуев, начиная с собственного брата.

Первая еврейская комсомольская ячейка в Глухове возникла как раз благодаря Юлику, который её и возглавил. Мать Толика, Лейба Нисоновна, в эту ячейку тоже входила, но интересовалась не столько классовой борьбой, сколько непосредственно секретарём организации. Её родители по тем временам были ужасно зажиточными, владели аж собственной бубличной пекарней. Однажды Юлик сказал ей: «Люба, если хочешь, чтобы мы поженились и в дальнейшем у нас не было классовых разногласий, ты должна экспроприировать у своего отца-капиталиста средства производства. Этим ты докажешь свою преданность делу революции, и я смогу с чистой совестью на тебе жениться».

Скоро его мама в компании бравого комсомольца приехала в пекарню к своему отцу, и после некоторых препирательств они забрали полтора мешка муки – всё, что смогли найти. Мать плакала, конечно, но утешила себя мыслью о высоком деле революционной борьбы и скором замужестве. В своих мемуарах Равикович – и это редчайший случай в актёрской мемуаристике – не побоялся написать, что его отец был сотрудником ЧОН, частей особого назначения. Они выполняли множество полезных функций, в том числе – раскулачивали крестьян. После смерти Сталина сын допытывался у отца о его службе, и тот, раскаиваясь, её проклинал.

В 1941 году они оказались в Саратове, Толику тогда было шесть лет. Оттуда истории про жуткий голод, нищету, пахнущий мясом бульон из плохо выделанных кож, картошку, которую мать приносила с поля в рукавах своего тулупа, и первую победу над бытовым антисемитизмом. Какой-то мальчишка во дворе донимал Толика: жид он или нет? В итоге потребовал: «Если не жид, сними штаны». На вопрос: «Зачем?» тот ответил: «Затем, что всем жидам, когда они родятся, х… отрезают, мне батя сказал!» А Толик-то был уверен, что у него с этим делом всё в порядке. И вот он снял штаны, схватил своё маленькое «всё в порядке» обеими ручонками и, потрясая им, стал кричать: «Я не жид! Я не жид!» Так и был принят в компанию сверстников. Только в 1944 году они вернулись в Ленинград. Скоро началась школа, которую Толик ненавидел всем сердцем: «Благодаря учителям я чувствовал себя тупым, вредным пакостником, лгуном и лентяем». Школьный режим он называл «лагерным», а нравы – «тюремными». Его били все подряд одноклассники, и сдачи он научился давать только в пятом классе.

В будущем он представлял себя водителем здоровенной грузовой машины, но это в мечтах. На деле родители ждали от него высшего образования, а «пятый пункт» сильно ограничивал возможности в выборе вуза. Среди прочих был Ленинградский театральный институт имени Островского – по его воспоминаниям, там имелась небольшая квота на поступление для евреев. Отец, услышав о таком выборе, кричал: «Когда в Глухов приезжали артисты, это было как холера. Они воровали все подряд! Хуже цыган!» – и пугал сына нищенской долей актёрского люда. Но было поздно, документы Толик уже подал.

На третьем туре вступительных экзаменов он мариновал комиссию сначала «Тарасом Бульбой», потом читал стихи Маяковского, когда дело дошло до басен, представил «Волка на псарне» – члены приёмной комиссии его всякий раз останавливали. Уже были готовы попросить из аудитории, но Толик сказал: «Я ещё не пел!» «Пусть споёт», – отозвался Аркадий Райкин, присутствовавший там же. Он затянул «По долинам и по взгорьям», поднялся в тональности непозволительно для себя высоко, «мимо», и в финале от изнеможения просто выл. Аудитория истерически гоготала, женская её часть вытирала тушь под глазами, мужская – кряхтела. Он был уверен в провале, но в назначенный день таки обнаружил свою фамилию в числе студентов, зачисленных на актёрский факультет в класс Константина Хохлова. Его фамилия была дописана внизу списка от руки. Константин Павлович сказал ему потом: «Я решил все-таки дать вам шанс. Вы выглядели таким замечательным идиотом, что сразили всех».