Девочка с баклажанами

Она засовывала людей в гигантских червей и заставляла рыдать перед баклажанами на верёвочке. Пережив Холокост, Ева Гессе была послом боли и хаоса, мастеря свои скульптуры из мусора.

«Ничто в моей жизни не было нормальным, и единственное время, когда я чувствовала себя в безопасности, это когда я занималась искусством», – говорила Ева Гессе. Она одной из первых начала делать скульптуры из латекса, полиэстера и стекловолокна – только в этих материалах Гессе, которая чудом спаслась от Холокоста, находила спасение от психотравм.

Ее жизнь могла бы стать прообразом для романа «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары. В ней было самоубийство матери, бунт, депрессия, признание – и нелепая ранняя смерть. Ева Гессе родилась в 1936 году в Гамбурге. Всего за год до этого в Германии приняли Нюрнбергские расовые законы, запрещавшие браки и сожительство между немцами и евреями. Однако родителей Евы это не остановило: ее мать была немкой, а отец евреем.

Когда случилась Хрустальная ночь, Еве было два года. Тогда родители решили, что тянуть больше нельзя – нужно бежать из Германии. Еву и ее старшую сестру Хелен они отправили на поезде в Нидерланды. Это стало возможным благодаря операции «Киндертранспорт» – ее организаторы помогали вывозить еврейских детей из Германии. Вот только дети должны были ехать одни, без сопровождения родителей. Планировалось, что пятилетнюю Хелен и двухлетнюю Еву на вокзале заберут дядя с тетей, однако вместо этого девочек отправили в детский дом. Там они пробыли полгода, пока их родители не сбежали из Германии. После воссоединения семья эмигрировала в Нью-Йорк. А вот тетя и дядя Евы – как и ее бабушка с дедушкой – были убиты нацистами.

Состояние матери Евы, страдавшей от биполярного расстройства, начало ухудшаться. Она тяжело переживала смерть родственников и, в отличие от мужа, не смогла найти работу в Нью-Йорке. В 1945 году родители Евы развелись. Год спустя, за несколько дней до десятилетия Евы, ее мать покончила с собой. Для девочки это стало травмой, последствия которой она ощущала всю жизнь: одиночество, непонимание, страх остаться брошенной. Отец женился во второй раз, но она так и не смогла поладить с мачехой. Ту тоже звали Евой. Гессе говорила позже, что вслед за матерью у нее «отняли и имя, и идентичность».

В 16 лет Ева наконец нашла возможность сбежать из дома. Она поступила в нью-йоркский институт Пратта – одно из ведущих учебных заведений США в сфере искусства и дизайна. Но бунтарский характер взял свое: Гессе посчитала, что правила академического рисунка подавляют ее талант. Через год она бросила учебу и вернулась к отцу. В будущем она едва не проделала тот же трюк в Йельском университете: Гессе опять посчитала, что учебная программа «подавляет талант». Она доучилась в Йеле только потому, что ее уговорил один из преподавателей – абстракционист и экс-преподаватель высшей школы Баухаус Джозеф Альберс, которого она безмерно уважала.

В 1961 году прошли первые выставки Гессе – в частных галереях, Бруклинском музее и музее Уодсворт Атенеум в Коннектикуте, старейшем из подобного рода заведений в США. Гессе представила акварельные рисунки, хотя ее саму все больше интересовали трехмерные инсталляции. Первую из них она создала вскоре после того, как вышла замуж за скульптора Тома Дойла. Дойл участвовал в импровизациях художника и провокатора Аллана Капроу – и привлек к ним жену. Суть этих импровизаций была в совмещении театральных и художественных практик, а также в вовлечении в этот процесс зрителей. На одном из таких выступлений Ева неожиданно представила огромную конструкцию из ткани в виде червя. Все желающие могли засунуть голову внутрь и привести «червя» в движение.

В 1964 году немецкий предприниматель и коллекционер Фридрих Шейдт предложил Дойлу поработать в Германии. Еве идея не понравилась: Германия была для нее враждебной страной, с которой было связано много боли. Однако после долгих трений муж убедил ее поехать. Пара поселилась на заброшенной ткацкой фабрике в городе Эссен на западе Германии: фабрику они оборудовали под студию. Первое время Ева пребывала в депрессии. Однако ее поддерживал друг: скульптор-минималист Сол Левитт, с которым они вместе работали в Нью-Йорке, писал ей страстные письма, уговаривая не забывать творчество. И Ева Гессе вернулась к своим абстрактным скульптурам. Она сооружала их из всего, что только могла найти: ткани, стекловолокна, каучука, латекса и пластика. Порой она бродила по округе, собирая мусор – по крайней мере, так могло показаться местным жителям. Но в ее руках «мусор» превращался в причудливые арт-объекты. В этом она была похожа на Луизу Невельсон, которую называли «помесью императрицы и нищенки»: дело в том, что славу ей принесли скульптуры из мусора.

После 15 месяцев в Германии супруги вернулись в Нью-Йорк. Их отношения ухудшались. Том вел активную социальную жизнь, в которой не нашлось места для жены. Страх покинутости, который Ева несла в себе после смерти матери, стал невыносим – настолько, что она сама пошла на разрыв с мужем. После развода она окунулась в работу: только та давала ей защитный кокон, заставляла на время забыть об одиночестве.

«Вся моя жизнь была абсурдной. Каждый ее аспект был экстремальным – здоровье, семья, экономическое положение», – говорила Гессе, создавая хаотичные, полные сюрреализма скульптуры. Это мог быть подвешенный лист фанеры, из которого свисали сотни нитей. Или огромная рама с трубой. Или сетчатый ящик, полный резиновых отростков. Среди них были и те самые «баклажаны» на веревочках – так окрестили критики творения Гессе из пластика, напоминавшие фаллический символ. На одном из фото второй половины 60-х она качает «баклажан» у груди, словно это ее ребенок. «Я думаю, искусство – это нечто цельное, – объясняла Гессе. – Целый человек, который вносит свой вклад. По сути, искусство – это душа, и в этом его смысл».

Многие из ее работ были настолько хрупкими, что она чувствовала себя виноватой, когда кто-то решал их купить. Она вообще часто пребывала в неуверенности по поводу ценности своих работ – и страдала от депрессий. Выручал Еву вновь Сол Левитт, друг и художник, который однажды уже «спасал» ее письмами в Германию. «Научись время от времени говорить миру: “Пошел к черту!” У тебя есть на это полное право, – уговаривал он. – Просто перестань думать, беспокоиться, оглядываться через плечо, гадать, сомневаться, бояться, причинять себе боль и очернять – и корить, корить, корить себя. Прекрати это и просто делай».

В конце 60-х популярность Гессе пошла в гору. Ее работы выставляли в престижных галереях, их хорошо встречали критики. В 68-м Ева получила приглашение принять участие в сводной выставке скульпторов «Девять» в галерее Лео Кастелли – причем среди девяти участников она была единственной женщиной. Кастелли называли «самой влиятельной фигурой на рынке современного искусства». Он вывел в массы Уорхола и Раушенберга, попасть к нему было равнозначно получению «Оскара» в Голливуде. Однако на пути к большой славе Еве Гессе помешала болезнь.

В 1969-м художница неожиданно потеряла сознание во время работы в студии. В больнице выяснилось, что у нее опухоль головного мозга. Еве сделали операцию, после которой казалось, что шансы еще есть. Она уехала с друзьями в художественную колонию «Бердклифф» в Вудстоке – отдыхала, рисовала, создавала скульптуры. Вторую операцию назначили на конец года в Нью-Йорке. До этого Гессе надеялась закончить работу для предстоящей выставки: она трудилась над инсталляцией из L-образных скульптур. По замыслу, их можно было складывать в любом порядке – таким образом зритель открывал для себя новые смыслы. Однако состояние Евы резко ухудшилось. Собирать выставку ей помогали друзья и студенты из местной школы изобразительных искусств.

В мае 1970-го, перед открытием вернисажа, работу Гессе поместил на обложку влиятельный журнал «Артфорум». Это было признание, но, увы, запоздалое: в том же месяце художница скончалась. Ей было всего 34 года.