Липкин влип

Его хвалил Булгаков, уважал Бродский и как брата любил Гроссман. Но в народ поэта Семёна Липкина пускать боялись.

Его первую, совсем тонкую книжку стихов, написанную на исходе нэпа, сразу же запретили. «Что я там мог такого крамольного написать, 18-летний парень? А оказалось, в одной из поэм недостаточно “раскрыл” вопрос борьбы с “кулаками”», – вспоминал Семен Липкин. Но вместе с запретом молодой поэт неожиданно удостоился похвалы самого Михаила Булгакова. «Молодой пиит! – заявил тот. – Вы хорошо начинаете, коли цензура вас запретила!»

Жизнь Липкина была полна подобных встреч и знакомств. Его стихи ругал Осип Мандельштам, но печатал Максим Горький. В 60-е добрая половина советских писателей отказывалась здороваться с ним за руку – считала за диссидента. А он сам увлеченно ругался с другим «нерукопожатным» –Василием Гроссманом. Потому что тот был коммунист, а Липкин верил в Б-га.
Он родился в Одессе в 1911 году в семье закройщика Израиля Липкина. В семь лет пошел в местную гимназию – и тогда же, по его словам, начал сам писать стихи. «В гимназии я был единственным еврейским мальчиком. Да и то – не попал бы туда, не “спаси” меня православный батюшка», – вспоминал Семен Липкин. На вступительном экзамене по литературе ему выпало рассказать наизусть «Песнь о вещем Олеге» Пушкина. Липкин рассказал, но преподаватель так хотел завалить его, что стал придираться: а назовите столицу Хазарского царства? А на каком языке говорили хазары? Липкин запнулся. Тут и вмешался православный священник: «Хазары – по крайней мере, знатная их часть – пользовались наравне с хазарским языком заодно и ивритом. А мальчика мы берем!»

Одесса того времени была настоящей кузницей талантов: там работали Бабель, Катаев, Багрицкий. К последнему, не зная его в лицо, гимназист Липкин и попал на встречу – когда принес стихи в местный журнал. Тот немедля вынес строгий вердикт: «Плагиат! Вы последние строки, извините меня, стырили у Гумилева!» Липкин признался, что вообще не слышал о Гумилеве. После этого Багрицкий сменил гнев на милость: взялся курировать молодого поэта, а позже настоял, чтобы Липкин переехал в Москву. Тот послушался. Но сразу по приезде в столицу влип в скандал.

На собрании в редакции журнала «Молодая гвардия» все читали о стройках и совхозах – а Липкин взял и продекламировал что-то совсем другое: «Вступаем в молельни, / Читаем молитву Кадиш, / Но кто объяснит, почему / Все просим и просим, / А дать ничего не хотим / Творцу своему?» «Скандал был жуткий! – вспоминал сам Липкин. – Мне посоветовали учиться у “хороших” комсомольских поэтов». Одессита-провинциала неожиданно выручил Максим Горький. Мэтр напечатал одно из стихотворений Липкина в газете «Известия». После этого тиски цензуры ненадолго разжались – последовали публикации в советских «толстых» журналах и альманахах. Молодым поэтом заинтересовался Осип Мандельштам. «Он мои стихи разделил на три группы. Одна была очень большая, он о ней ничего не сказал – значит, ерунда. Другая поменьше – подверглась критике. А третья – в ней оказалось всего одно стихотворение – ему понравилась. Мандельштам позвонил другу, и меня напечатали в “Новом мире”».

Увы, совсем скоро у Липкина вышла та самая «тоненькая» книжечка стихов с недостаточно проработанным «кулацким» вопросом – и поэта забыли на полвека. «РАПП – Российская ассоциация пролетарских писателей – окончательно победила и старалась съесть всех крупных и важных писателей. А уж о молодых и беспомощных и говорить нечего – так я и мои друзья оказались среди тех, кто не мог печататься», – рассказывал поэт. Ради «хлеба насущного» он взялся за переводы. Самостоятельно выучил персидский язык, стал интересоваться иранским, таджикским, калмыцким эпосами. К началу войны Семен Липкин закрепил за собой славу главного в СССР специалиста по литературе Средней Азии. Саму войну провел на фронтах. Удивительным образом и тут он попал в самые экзотические войска – сначала в кавалерийскую калмыцкую дивизию, затем в Волжскую флотилию.

В 1958 году новую попытку открыть Липкина советскому читателю предпринял Александр Твардовский – на тот момент он руководил журналом «Новый мир». Но экс-одессит опять все испортил: написал стихотворение «Призраки» – глубокое, личное размышление о Б-ге. И опять ушел в опалу и тень. К тому времени Липкин уже в открытую заявил о себе как о религиозном человеке. В социалистическом государстве это не встречало понимания ни в официальных литературных кругах, ни даже в среде друзей.

Одним из близких Липкину людей – почти «братом» – стал опальный автор «Жизни и судьбы» Василий Гроссман. «Мы спорили отчаянно. Он был марксистом и верил, что сама большевистская идея прекрасна – вот только вожди нам достаются плохие. У меня же была вражда к большевизму как к антибожественному, антирелигиозному порождению», – рассказывал Липкин. Но, несмотря на споры, именно он сохранил у себя одну из копий «Жизни и судьбы», которую позже тайно вывезли из страны. И позже говорил, что за всю жизнь не встречал более близкого человека, чем Гроссман. Вдвоем они прятались на подмосковных дачах от возможных арестов, делили последнее – и до самой смерти Гроссмана в 1964-м продолжали спорить.

В 70-е Липкин начал протестовать уже в открытую. Он стал участником «диссидентского» альманаха «Метрополь». Идея принадлежала Виктору Ерофееву: решено было, что «Метрополь» будет печатать тех авторов, которым отказывают официальные издательства СССР. В декабре 1978-го 12 копий журнала отпечатали самиздатовским способом, и они «ушли» гулять по стране. Интересно, что за той полуподпольной работой в квартире Ерофеева наблюдал Владимир Высоцкий. Он приходил с гитарой и при входе всегда спрашивал: «Это здесь печатают фальшивые деньги?» «Здесь! Здесь!» – отвечали ему «самиздатовцы».

В 79-м начались репрессии. Авторам альманаха наложили запрет на профессию, многих исключили из Союза писателей СССР. Ерофеев рассказывал: «Семену Липкину и его жене, поэтессе Инне Лисянской, пришлось хуже всех: они лишились почти всех средств к существованию». «Мучили где-то до 86-го года. Постоянные вызовы на “проработки”, допросы, – вспоминал Липкин те времена. – Без нас входили в дом, переворачивали вещи. А однажды прямо на улице остановилась машина, и оттуда выскочил такой крутой парень. “Ну? – закричал он. – Долго вы еще будете жить на этой земле?” Из страны выталкивали всеми силами».
А потом – с началом перестройки – нападки неожиданно прекратились. В 87-м Липкина и Лисянскую восстановили в Союзе писателей. Последовало признание, тиражи. Хотя сам поэт грустно усмехался: «Потратил лучшие годы на молчание: писал в стол. Вот тогда бы печататься – когда был помоложе!»

Семен Липкин умер в 2003-м, не дожив нескольких месяцев до своего 92-летия. Но за десяток лет до смерти успел заслужить похвалу еще одного из великих – Иосифа Бродского. В одном из последних интервью Бродский признавался: «В некотором роде повезло мне – составлял я избранное Семёна Липкина (в 80-е в США под редактурой Бродского вышли два сборника Липкина. – Прим. ред.). Такое впечатление, что он один за всех – за всю нашу изящную словесность – высказался. Спас, так сказать, национальную репутацию. Замечательный поэт: никакой вторичности. И не на злобу дня, но – про ужас дня».