Митта-Шагал-Малевич

В минувшую пятницу режиссеру Александре Митте исполнился 81 год. В свой день рождения он представил журналистам новый фильм «Шагал-Малевич». По словам самого Митты, это его последняя картина. И это одна из немногих причин, почему ее стоит посмотреть.

«Шагал-Малевич» — это попытка. В первую очередь попытка показать российскому зрителю обоих художников в момент их творческого расцвета и творческого противостояния.

Шагал из небольшого городка Витебска, который до революции частично был еврейским, попадает в Париж, где учится и устраивает свои первые выставки. «Неужели мои картины могут приносить радость людям?» — удивляется художник, который войдет в историю как один из самых светлых и поэтичных живописцев прошлого столетия. Возможно, чтобы передать оптимистичный дух Шагала, Митта заставляет играющего его актера Леонида Бичевина все время улыбаться. Бичевин и улыбается весь фильм широко и порой не к месту.

Назад в Витебск Шагала зовет его любовь Белла. И вот на экране веселая свадьба, на которой отчаянно отплясывают местный раввин, не очень довольные браком дочери с нищим художником родители Беллы и половина города. Эта радостная еврейская плясовая проходит красной нитью через весь фильм Александра Митты. Вот пляшет на свадьбе Марка и Беллы весь еврейский Витебск, а вот отплясывает уже молодежь советского Витебска, радуясь, что удалось поступить в школу, организованную Шагалом. В советский Витебск он возвращается с планами размаха Оси Бендера: построить здесь город искусств, маленький Париж, открыть школу живописи, музей, пригласить художников. Шагал настолько оторван от реальности, что не видит, как рушится мир вокруг него, как погибают в погромах и от голода жители города, как представители новой власти расстреливают несогласных у него на глазах. Для Шагала с его летающими коровами не существует мира вне его живописи — светлой, живой, образной.

Есть у него еще одна цель — пригласить в Витебск Казимира Малевича, про которого Митта особенно хотел рассказать российскому зрителю. «В России над Малевичем смеются, — сетует режиссер. — Говорят: подумаешь, нарисовал черный квадрат. И это при том, что во всем мире его считают гением».

В жизнь Шагала Малевич входит решительной поступью, чеканя шаг в ритме Маяковского. Пожалуй, образ Малевича на этом полотне Митты удался лучше всего. Художник-супрематист в исполнении Анатолия Белого получился фигурой монументальной, масштабной и неоднозначной. Человеком над уровнем моря и неба, который видит в своем искусстве миссию преобразования мира. Малевич уверен, что он бог, уверен, что супрематизм — возможность вырваться за пределы Вселенной. Он смеется над изображением людей и животных; он воспринимает этот мир через символы: его круги и квадраты гораздо больше подходят советской идеологии, чем зеленые скрипачи Шагала. Между художниками начинается нешуточное противостояние: от Шагала уходят ученики, вдохновленные простотой манеры Малевича. Шагал отдает их безропотно, веря, что искусство — это пространство свободного самовыражения, наивно надеясь, что мира, солнца и красок хватит на всех.

В другом противостоянии, разворачивающемся в его жизни, Шагал тоже отказывается принимать активное участие. Его друг детства, а теперь комиссар Витебска Наум (Семен Шкаликов), хоть и помогает художнику по старой памяти, но в основном бредит его женой Беллой. По словам Митты, ему нужна была эта мелодраматическая линия, чтобы привлечь, заинтриговать молодого зрителя. Но проблема в том, что еще на уровне сценария вся эта история прописана совершенно неинтересно. Диалоги скучные и предсказуемые, а актеры произносят их с такими неестественными интонациями, что поверить им можно, только когда они молча застывают в кадре. Еврейскость этого фильма выглядит и вовсе несколько нарочитой. Введен, к примеру, выдуманный персонаж — ученик Шагала Лева, сын раввина. И это еще одна линия противостояния Шагала миру: рав Ицик, конечно, категорически против «картинок», поскольку «Б-г не велел» и «дрянь все это». Он всячески пытается оттащить талантливого сына от обаятельного учителя, но тот сопротивляется. «Папа, когда я пишу, с меня словно срывают кожу», — объясняет мальчик отцу. А сам рисует зияющие пасти с зубами, разорванных на части людей, истекающих кровью младенцев. Он, в отличие от своего учителя, видит, что мир вокруг превратился в кровавое месиво. Шагал же продолжает не замечать ни Наума, изнывающего от страсти к его жене, ни рава Ицика, злящегося на художника за отнятого сына, ни Малевича, который в конечном итоге подорвет основы его школы и отберет всех учеников.

В отличие от Бунина, тяжело переживавшего победу пролетариата, Шагал и Малевич воспринимают революцию как открывшуюся возможность для преобразования мира. Оба художника не только не видят в происходящем катастрофы — они готовы служить революции и делают это с удовольствием. Вот только «не понимает никто эти картины», бросает упрек Шагалу комиссар Наум. «И не надо, — отвечает Шагал, как всегда, широко улыбаясь. — Художник не должен быть понятым всеми. Я привык к одиночеству». «Революция лишила тебя право на одиночество!» — возражает Наум.

Для обоих художников витебский период, о котором рассказывает Митта, был временем вдохновения; революция пришлась на их молодость, их творческий расцвет, их ожидания великих возможностей. У режиссера получилось рассказать о Шагале и Малевиче то, о чем редко задумывается среднестатистический зритель: у художника должно оставаться право на одиночество, пусть даже он рискует потерять в борьбе за это право и учеников, и семью, и даже жизнь. Ведь у него всегда останется его личная Вселенная — как огромное небо Шагала, куда улетит он с Беллой и дочкой от вил и обрезов своих витебских соседей.