Соавтор Шекспира

Из эстрадного юмориста он превратился в одного из сильнейших драматургов. Легко путешествовал во времени и пространстве. Был на «ты» с бароном Мюнхгаузеном, Тилем Уленшпигелем, Джонатаном Свифтом и Тевье-молочником. Театральная и литературная жизнь в Москве была заполнена им, его искрометным талантом. Он был живой легендой в буквальном смысле этого слова. Трудно представить себе, что со дня смерти Григория Горина прошло уже 15 лет.

Григорий Израилевич Офштейн родился 12 марта 1940 года в Москве в семье военнослужащего. Склонность к литературному творчеству проявилась у Гриши уже в детстве. Писать рассказы, фельетоны, сценки на актуальные школьные темы он начал еще в школе. Но карьеру профессионального писателя поначалу всерьез не рассматривал и после окончания школы поступил в медицинский институт.

Став дипломированным врачом, Григорий Офштейн работал на «скорой помощи» и записывал забавные случаи из своей практики. Впоследствии он любил рассказывать такую историю.

Приехав по вызову, он обнаружил у старого еврея аппендицит. Два здоровенных санитара уже выносят на носилках стонущего старика с сомкнутыми от боли глазами. И вдруг он приоткрыл глаза, глянул на врача, стоявшего над ним, и еле слышно прошептал:
– Скажите, доктор, вы а ид?
– Да, я еврей,– растерянно ответил молодой врач.
– Скажите, доктор,– очень тихо прошептал старик,– а может ли аппендицит быть оттого, что слишком много съел мацы?
– Конечно, нет,– ответил Горин.
И старик вдруг привстал на носилках и, откуда только взялись силы, воскликнул, обращаясь торжествующе к роскошной пышнотелой блондинке, своей невестке:
– Слышишь, мерзавка?– и снова впал в беспамятство.

Ничего не предвещало врачу «скорой помощи» стать блестящим комедиографом, разве что анало­гии с уже известными до него литературными докторами – Чеховым и Булгаковым. В свободное от работы время молодой медик остроумно играл идеями и словами, слагая забавные миниатю­ры, шутки, скетчи и репризы. Он делал вид, что его волнуют еще встречающиеся у нас порой отдельные недостатки. Сатирик-юморист тех лет имел право клеймить оружием смеха только нерадивых официан­тов, идиотов закройщиков и обнаглевших дворников. Горин исправно клеймил, пока не сочинил рассказ «Ос­тановите Потапова!», который вывел его из юмористов в писатели. После своей первой пьесы «Свадьба на всю Европу», написанной совместно с Аркадием Аркановым, после­довал «Банкет», запрещенный партийной цензурой.

Кстати, именно творческому союзу с Аркановым Гриша Офштейн и обязан своим псевдонимом. Как гласит легенда, однажды они принесли в какое-то издательство свой рассказ, и его даже согласились опубликовать, но потом редактор взглянул на фамилии авторов и решил, что это уж чересчур. После чего Гриша и взял псевдоним Горин, причем выбрал его с присущей искрометной самоиронией – Горин не что иное, как аббревиатура выражения «Григорий Офштейн решил изменить национальность».

Позднее Горин скажет устами Патрика из фильма «Дом, который построил Свифт»: «Поэтам бросают цветы, са­тирикам – булыжники. Сатирик, который перестал раздражать, – кончился». Но Горин только начинался. В 1970 году он сочинил комедию «Забыть Герострата!», где зримо заявил о своем парадоксальном стиле со всем вытекающим из него горинским своеобразием. «Работник Министерства культуры с выразительной фамилией Калдобин, – вспоминал Горин, – задал мне уникальный по идиотизму вопрос: “Григорий Израилевич, вы же русский писатель? Так? Зачем же вы тогда про греков пишете, а?” Я не нашелся, что cказать в ответ, да и как можно было объяснить этому чиновнику, что кроме его учреждения существует иное пространство, имя которому – Вселенная, и кроме его календарика с красными датами существует иное время, имя которому – Вечность...»

Следуя практике Шекспира и Шварца, Горин-драматург работал в жанре ремейка, используя уже хрестоматийные сю­жеты, полагая, что полезнее исследовать миф, уже су­ществующий во Вселенной. Шекспир без зазрения совести брал старинную британскую легенду о короле Лире и, учитывая многочисленные литературные разработки, сделанные до него примерно двенадцатью авторами, смело и вдохновенно писал свою собственную версию. Горин брал «Ромео и Джульетту» и начинал там, где Шекспир останавливался – описывал события, произошедшие с семействами Монтекки и Капулетти после гибели юных влюбленных.

В 70-х сложился блестящий творческий союз Горина с режиссером Марком Захаровым, возглавившим и, по сути, создавшим знаменитый театр «Ленком». Именно здесь, в «Ленкоме», Захаров поставил лучшие пьесы Горина – «Тиль», «Королевские игры», «Поминальная молитва». «Нам с Гориным отлично работалось вместе, – вспоминал Марк Захаров. – Он, как никто из современных драматургов, тонко чувствовал саму природу театра. Конечно, у нас не обходилось без творческих споров, иной раз достаточно бурных, но, в конечном счете, именно в этих спорах рождалась истина, рождался спектакль».

Творческий тандем Горина с Захаровым перекинулся с театральных подмостков в кинематограф и создал такие шедевры, как «Тот самый Мюнхгаузен», «Формула любви», «Дом, который построил Свифт», «Убить дракона». Но в кино Горин работал не только с Захаровым: вместе с Аркадием Хайтом он написал сценарий к лирической комедии «Мой нежно любимый детектив», а над сценарием к фильму «О бедном гусаре замолвите слово...» он работал с Эльдаром Рязановым.

К началу 80-х популярность Горина приобрела международный масштаб. Однажды ему позвонили из сирийского посольства.
– У нас в Дамаске, – почтительно сказал ему какой-то деятель сирийской культуры, – состоится премьера вашей пьесы. Я уполномочен пригласить вас. Вы окажете нам честь.
– За чем же дело стало? – спросил драматург. – Я готов и с удовольствием.
– Я заполняю тут на вас анкету, – пояснил невидимый собеседник. – Знаю ваше имя и фамилию, а отчество, простите, не знаю.
– Очень простое отчество, – бодро ответил Горин, – Израилевич.
С полминуты в трубке висело тяжкое молчание, после чего уныло скисший голос собеседника сказал:
– Ну, всё равно приезжайте.

Сам Горин своей лучшей пьесой считал «Поминальную молитву», написанную по мотивам «Тевье-молочника» Шолом-Алейхема. «Пьеса появилась в тот момент, – рассказывал Горин, – когда страсти по национальному вопросу обострились до такой степени, что получилось, будто мы специально сделали спектакль, чтобы осмыслить выселение евреев в начале века, разделение деревень на русские, украинские, еврейские. А главную роль – Тевье – играл абсолютно русский человек, Евгений Павлович Леонов. Актеры играли без характерных еврейских интонаций, акцента и бород. На сцене было два настоящих хора – русской православной церкви и синагоги. И от этого звучала настоящая боль двух народов – и Б-г, к которому они стремятся. Потому что, как говорится, Б-г един, только дороги к нему разные. Зал плакал и приходил в отчаяние».

В день похорон Горина из печати вышел сигнальный экземпляр шестого тома «Антологии сатиры и юмора России ХХ века», в которую вошло всё лучшее, что было написано драматургом за всю жизнь, в том числе и последняя пьеса «Шут Балакирев». Свои пьесы сам Горин называл комическими фантазиями. Люди в них и смешны, и трагичны. Кажется, что Григорий Горин сам обладал чертами многих своих героев – такой же добрый, как сказочник из «Обыкновенного чуда», такой же правдивый, как Мюнхгаузен. В его уста Горин вложил слова, бывшие девизом всей его жизни: «Я понял, в чем ваша беда. Вы слишком серьезны. Умное лицо – это еще не признак ума, господа! Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа, улыбайтесь».