Шагал как поэт

Марк Шагал, помимо множества картин и особого места в истории изобразительного искусства XX века, оставил значительное литературное наследие на идише, но мало кто об этом знает. Именно на идише Шагал, со дня рождения которого сегодня 128 лет, изливал свое горе, выражал озабоченность судьбой еврейской культуры и надежды на возрождение еврейской государственности.

Марк Шагал (настоящее имя — Мойше, для родителей просто Мошка) родился в Витебске, расположенном в черте оседлости, а похоронен на кладбище в Сен-Поль-де-Ванс на Французской Ривьере. Уже одно это лучше многотомных исторических и биографических исследований говорит о драматичности еврейских судеб в XX столетии. Родители Шагала были родом из местечка Лиозно в Могилевской губернии. Там же в XVIII веке родился Шнеур-Залман, основатель хасидского учения ХАБАД. Позже еще один бывший любавичский хасид, Шнеур-Залман Рубашов (Шазар), президент Израиля, встретит Шагала в Иерусалиме такими словами: «Наш брат из Лиозно и Парижа». Однако, вопреки распространенному мнению, Шагал не слишком увлекался хасидизмом. Он не так уж много знал об этом учении, не читал хасидских религиозных книг, написанных на «священном» языке. Можно говорить лишь о влиянии на него хасидского мировоззрения, отраженного в фольклоре еврейских семей черты оседлости. Этому мировоззрению присущи оптимизм и восторженное отношение к жизни, любовь к музыке и танцам. А также уверенность в том, что служить Б-гу можно, даже исполняя самую черную работу: религиозное чувство и духовные устремления человека гораздо важнее, чем ученые знания и доводы рассудка.

В детстве Шагал изучал в хедере Тору и Талмуд, пел в синагоге и писал стихи. «Едва научившись говорить, я начал писать стихи, — вспоминал позже художник-поэт в автобиографической книге «Моя жизнь». — Их хвалили. И я думал: пойду в поэты». Однако после бар-мицвы, когда отец семейства торжественно произнес формальное благословение и объявил, что Мошка «слез наконец с его шеи», мальчик с радостью озвучил уже совсем другие планы. Пойти в художественную студию и научиться рисовать. К тому времени комната мальчика была увешана холщовыми мешками, на которых он и рисовал свои первые картины. «Да, мой сын, я вижу, что ты умеешь это делать. Но как мне жаль тебя», — отреагировала мать, мечтающая, чтобы ее сын стал приказчиком или бухгалтером. Но в художественную школу все-таки отвела, хотя это было и не вполне «кошерно» для благочестивого еврея. Выполнила заботливая еврейская мама и другую просьбу Шагала – записала его с помощью взятки в русскую школу.

Все это позволило Шагалу сначала переехать учиться в Петербург, а позже, по стипендиальной программе, и в Париж. Вернувшись в 1915 году в Витебск, Шагал женится на Белле Розенфельд, дочери известного местного ювелира, которая сыграла огромную роль в его жизни и творчестве. Cам Шагал считал ее своей музой. «Когда я с Беллой, — я не хожу, а летаю», — говорил он. Именно поэтому на всех своих работах влюбленных он изображал как бы летящими, парящими над землей. И все женские образы у Шагала навеяны именно Беллой. «Белла приносит сине-зеленый букет. На ней белое платье, черные перчатки. Я пишу ее портрет. Пересчитав все городские заборы, пишу «Свадьбу». Столь же часто на картинах и в стихах Шагала появляется только, пожалуй, его любимый родной город Витебск:

Во мне звенит

Тот город дальний...

Во мне грустят кривые улочки,

надгробья серые — на склоне, где лежат

в горе благочестивые евреи… (пер. с идиша — Лев Беринский)

С началом Первой Мировой войны шурин Шагала устроил его на канцелярскую должность в Военно-промышленный комитет в Петрограде, благодаря чему художник избежал отправки на фронт. Во время войны Шагал продолжал писать картины и выставляться в обеих столицах. В то время в России зарождается движение «Еврейское искусство». И Шагал делает портреты набожных евреев, всегда изображая стариков, представителей уходящего прошлого — такого, каким оно видится новому поколению, просвещенному, свободному от религиозных догм. В 1918 году Шагал становится комиссаром искусств губернского отдела Наробраза Витебска. В начале 1919-го он организует и возглавляет Витебскую народную художественную школу, куда приглашает в том числе и Казимира Малевича. Однако вскоре между Шагалом и Малевичем возникают принципиальные разногласия, Шагал покидает школу и уезжает в Москву, где до отъезда на Запад в 1922 года работал в идишеязычном Еврейском камерном театре. За тридцать лет жизни художник привык к тому, что идиш, язык его детства, — это язык «второго сорта», бытовой язык простонародья, теперь же, познакомившись с высокими образцами идишской прозы, поэзии и драматургии, он смог убедиться в том, какой это богатый и колоритный, поистине литературный язык. В ранней юности он пренебрег родной, наивной местечковой культурой, сделав выбор в пользу русской культуры и русского языка — языка образованных классов. Теперь же полузабытый мир еврейского фольклора открылся перед ним во всем своем богатстве и красоте — благодаря современной еврейской литературе на идише. За три года работы в театре Шагал оформил спектакль «Вечер Шолом-Алейхема» по его одноактным пьесам «Агентн» («Агенты»), «Мазлтов!» («Поздравляем!») и выполнил несколько живописных панно для фойе театра.

Не забывает Шагал и о стихах. С радостью знакомится с Александром Блоком, которого считал «редкостным и тонким поэтом»: «Я хотел показать свои стихи ему, но отступил перед его лицом и взглядом, как перед лицом самой природы. В конце концов я куда-то засунул и потерял мою единственную тетрадь юношеских стихов». Дружит с Сергеем Есениным («после Блока это единственный в России крик души», — говорил Шагал), Владимиром Маяковским (который в знак дружбы преподнес ему однажды свою книгу с такой дарственной надписью: «Дай Бог, чтобы каждый шагал, как Шагал».

Тем не менее, не имея приличного заработка — даже хороших красок негде было достать, — недовольный тоталитарным режимом (он называл это «корсетом»), Шагал стал подумывать об эмиграции. Летом 1922 года ему удалось вывезти большую часть своих полотен из России, а вскоре он и сам выехал в Берлин и, наконец, в сентябре 1923 года поселился в Париже.

Именно Франция стала для художника второй родиной. При этом художник старается не отрываться от еврейских корней, многие годы поддерживает переписку с литераторами, писавшими на идише, иллюстрирует их книги, сам сочиняет стихи на идише. «Если бы я не был евреем, как я это понимаю, я не был бы художником или был бы совсем другим художником», — сформулировал он свою позицию в одном из эссе. В 1931 году Шагал посетил еврейские поселения в Палестине, а в 1935-м побывал в одном из центров европейской идишской культуры — Вильне. При его поддержке были созданы два музея светской еврейской живописи: один — в Тель-Авиве, другой — в Польше. Перед Второй Мировой войной Шагал с семьей в самый последний момент успевают покинуть Европу и поселиться в США. Позже Шагал напишет об этом:

Памяти художников — жертв катастрофы

Всех знал ли я? Бывал ли я у всех

в мансардах, мастерских? Все их

картины

я видел ли — поодаль и вблизи?

Себя покинув, жизнь свою и годы,

я ухожу к безвестной их могиле.

Они зовут меня. И тянут вниз

меня — невинного, виновного — в их яму.

— А где ты был тогда?— они кричат.

— Я спасся бегством… (пер. с идиша — Лев Беринский)

В Америке Шагал, не говоривший по-английски, снова попадает в среду, где основным языком общения являлся идиш. В 1944 году умирает Белла. Только после года молчания Шагал вновь возвращается к работе. Возвращается он и во Францию в 1949 году. Здесь становится почетным председателем просоветской общественной организации MRAP («Движение против расизма, антисемитизма и ради мира на земле»), куда кроме него входили главный раввин Франции Жак Каплан и несколько известных деятелей науки и культуры. Но в 1952 году Шагал вышел из нее, узнав о казни видных советских еврейских писателей, членов Еврейского антифашистского комитета. В результате въезд в Америку ему как «коммунисту» был запрещен вплоть до 1958 года, а в СССР как «антисоветчику» — до 1973-го.

О том визите Шагала в Москву в 1973 рассказывают такую байку: министр культуры Екатерина Фурцева в ходе встречи с ним спросила:

— Марк Захарович, почему вы эмигрировали?

— Я эмигрировал потому, что искал краски. Мне нужны были краски, и я не смог их найти на родине...

— Странно, — заметила Фурцева, — для советских художников это не проблема.

— Да, — сказал Шагал, — они обходятся одной красной краской.

Последние тридцать семь лет во Франции были очень плодотворными для художника. В начале 1960-х годов по заказу правительства Израиля Шагал создал мозаики для здания парламента в Иерусалиме. После этого успеха он получил множество заказов на оформление католических, лютеранских храмов и синагог по всей Европе, Америке и в Израиле. Он достиг вершин славы и все равно работал не покладая рук.