Еврей земли немецкой

Великий немецкий поэт Генрих Гейне прожил короткую жизнь – всего 59 лет. Счастливой ее не назовешь, но таков был его собственный выбор. Результатом этого выбора стали изгнание и паралич, растянувшаяся на годы агония в «матрасной могиле» – беда и болезни оказались оборотной стороной страстей, которым Гейне оставался верен всю жизнь. И главная из них – безграничная любовь к личной свободе.

Судьба Гейне – сплошное противоречие. Песни на его стихи распевали во всех германских государствах, они стали символом обретающей единство нации, но немецкие патриоты ненавидели еврея, высмеивающего дорогие их сердцам державные символы. Строчки из поэмы «Германия»: «Если трезво на вещи смотреть, на кой нам дьявол кайзер?» – они ему никогда не простили.

Отец будущего кайзера-объединителя Германии, интеллигентный и доброжелательный прусский король считал себя поклонником Гейне. Зато прусский министр полиции, рьяный службист, собирался посадить вольнодумного поэта в тюрьму, как только тот пересечет границу королевства. Именно из-за этого Гейне так и не смог показаться жившему в Берлине знаменитому врачу, который мог бы его спасти. Не забудем и о том, что Гейне был ренегатом, причем даже дважды: из иудаизма он перешел в христианство, а перед смертью собирался вернуться к вере предков. К тому же он был убежденным, закоренелым грешником, но и здесь у него все было неправильно, не так, как у целеустремленно предающихся порокам людей. Гейне любил веселые компании, но не пил, высоко ценил радости плоти – и при этом гордился, что не соблазнил ни одной замужней женщины.

Современников, даже вполне либерального толка, выводило из себя то, что над Гейне не имели власти соображения высшего порядка: национальность, религия, патриотизм, приличия и идеи – все, что высоко ставил его приверженный к догматам век. Дядюшка Гейне, Соломон – миллионер и филантроп, сделавший для поэта больше, чем кто-либо другой – за глаза называл племянника «канальей». Это требует расшифровки: Соломон Гейне хотел сказать, что у Генриха нет ничего святого, он неуправляем, а порой и опасен. Оскорбившись, к примеру, на слова одного литератора, сноба и аристократа, написавшего, что от стихов еврея Гейне несет чесноком, он использует свой дар, как уличный хулиган дубинку, и почти расстреливает словами своего коллегу. Но у Генриха был дар внушать к себе любовь – и дядя, которого он часто разочаровывал, а порой и обманывал, что влетало тому в очень большие суммы, неизменно его прощал.

Жил Генрих Гейне легко: он вроде был беден, но благодаря дядиным субсидиям у него почти всегда водились деньги. Из строгой к играющим в политику вольнодумцам Германии ему пришлось уехать, и его домом стал Париж – огромный, космополитичный, открытый всему новому город. Как поэта его во Франции почти не знали, но статьи и эссе Гейне высоко ценили. В Париже он был счастлив... А потом, словно в бульварном романе, который он первый бы и высмеял, пришла пора платить по счетам.

В 1848 году иссохший, похожий на собственную тень, еле передвигающий ноги Генрих Гейне отправился в Лувр. По залам его водили под руки, но у статуи Венеры Милосской провожатые сплоховали, и он упал. Говорили, что это оказалось символическим прощанием с жизнью: поэт считался великим ценителем женской красоты. Сцена в Лувре к тому же отличалась величайшей двусмысленностью: диагноз Гейне, сухотка спинного мозга, наверняка был связан с венерической болезнью. Венера его погубила, но на это можно взглянуть и по-другому – ведь второй великой страстью Гейне была любовь.

Богатая родня, считавшая поэта белой вороной, чужим в их благополучной, здравомыслящей и благонамеренной семье, глядя на его судьбу, наверняка испытывала злорадство – все сложилось так, как они и предполагали, каналья получил по заслугам. Им казалось, что дурные черты в нем были заметны еще в детстве: совсем маленьким Генрих влюбился в дочь городского палача, человека, посвятившего себя самой презренной в мире профессии, а повзрослев, не постеснялся написать об этом в своей книге… Гамбургские Гейне были на редкость благопристойными людьми, дюссельдорфская ветвь отличалась от них во всем.

Дядя Генриха Гейне, Соломон, отправился за удачей в Гамбург и вскоре прочно встал на ноги, занялся финансами. А брат Соломона – Самсон, отец поэта – служил в армии квартирмейстером у сына британского короля, герцога Камберлендского: английские монархи в то время были и курфюрстами ганноверскими, и армия этого немецкого княжества считалась их личным войском. Потом Самсон появился в Дюссельдорфе, занялся торговлей тканями, но офицерские привычки остались с ним на всю жизнь. Самсон Гейне любил коней и красивую форму и состоял в офицерах дюссельдорфской гражданской гвардии. В наполеоновские времена, когда город стал вассалом Франции, Самсон Гейне считался украшением местных парадов. Зато его коммерческие дела шли год от года все хуже – полное разорение пришло не быстро, но обеспечить будущее детей он был не в состоянии. Приходилось положиться на помощь преуспевающего брата.

Пейра, мать поэта, была дочерью дюссельдорфского врача, на ней Самсон Гейне женился по страстной любви. Она была куда более здравомыслящим человеком, к тому же получила хорошее образование и тонко чувствовала поэзию, но совершенно точно знала, что эти радости – не для реальной жизни, а для души, и желала для своих детей более надежно обеспечивающих будущее профессий. Сначала мадам Гейне хотела, чтобы ее Генрих стал военным: наполеоновские маршалы зарабатывали куда больше торговцев. Когда же империя рухнула и Дюссельдорф отошел к Пруссии, куда привлекательнее стала выглядеть карьера финансиста. Точнее говоря – самой привлекательной из возможных: офицерские чины в Пруссии оказались прерогативой дворянства, а на государственную службу и в юриспруденцию евреи не допускались.

В результате юного Генриха отправили в Гамбург к щедрому и душевно расположенному дяде – тот действительно сделал для племянника все, что мог, но толку от этого не было никакого. Попробуем взглянуть на будущего поэта глазами его дяди – человека во всех отношениях незаурядного, сколотившего огромное по меркам XIX века состояние и пожертвовавшего едва ли не большую его часть на благотворительность.

…Ты берешь в дом племянника, принимаешь самое деятельное участие в его судьбе, а он не желает заниматься делом, шатается по городу и кропает стишки. Поняв, что банкира из племянника не выйдет, ты открываешь для него торговую компанию, но шельмец опять бездельничает и, разумеется, прогорает. Ты все равно продолжаешь им заниматься, вкладывая в племянничка деньги и душу, а он влюбляется в твою дочь, досаждая ей своими излияниями…

Любовь к кузине Амалии стала переломным моментом для поэзии Гейне: страдание кристаллизует то, что до этого бродило, не в силах оформиться, и молодой, нащупывающий себя талант переходит в другое качество. Но для семьи это сущая беда – к тому же позже Генрих влюбится и во вторую дочку дяди. Перед поездкой в Англию дядя даст ему деньги на расходы и аккредитив на большую сумму – чтобы пустить пыль в глаза своим добрым знакомым, британским Ротшильдам. Эти деньги тратить было нельзя, но Генрих, конечно, спустит все, и дядя Соломон придет в неописуемую ярость. И все же он будет содержать племянника до конца своих дней. Взаимная неприязнь граничила со столь же сильным притяжением – это и неудивительно, дядя и племянник были очень разными, но незаурядными людьми.

В результате Генриха пытаются определить в юристы, но он почти не учится: подробности права ему не интересны. Сделать из поэта торговца или юриста у Соломона Гейне так и не получилось. А во время обучения Генриху даже пришлось покинуть Геттингенский университет из-за чуть было не закончившейся дуэлью ссоры. Он перебрался в Берлин, но в учёбе и там не преуспел. Юридический диплом он с грехом пополам всё же получил, но толку от этого не было никакого.

Зато Берлин показался ему чем-то совершенно иным. Германия начала XIX века не была единой страной. Она состояла из множества государств, от больших до крошечных, и в каждом из них был свой собственный национальный дух, как правило, более или менее затхлый. Пруссия, с ее культом служения государству, разуму и праву, на этом фоне выгодно выделялась рядом с Геттингеном, городом надменных дворян и начетчиков-профессоров. Берлин казался Афинами. Здесь поэзию Гейне оценили по достоинству, он стал звездой литературных салонов, у него появились влиятельные поклонники.

В 1821 году он издал свою первую книгу – «Стихотворения», денег она не принесла, зато автор стал известен. Но с житейской точки зрения литературная слава была эфемерна: жить на одни гонорары было невозможно. Известность, как то было у великого Гете, могла в лучшем случае послужить ступенью для получения значимой и прибыльной государственной должности. Но мог ли рассчитывать на нее самолюбивый, постоянно ввязывающийся в склоки еврей, не желавший поступиться самой малой долей своей свободы?

При этом Гейне очень хотел сделать карьеру, стать главным редактором влиятельной газеты или занять кафедру в университете. Главным редактором он в результате стал и к профессуре был близок, но все его жизненные планы раз за разом срывались.

Может показаться, что Гейне был конформистом: всю жизнь пытался приспособиться к обстоятельствам, менял веру, поступал на госслужбу, искал покровительства баварского короля… Но для того чтобы всё это «сработало» и принесло успех, ему в какие-то моменты требовалось изменить себе, а на такой шаг он был органически не способен. Он пел, как птица, о том, что любил. А любил он женщин и свободу. И презирал любую ограниченность и набиравший силу великогерманский патриотизм. Он казался ему просто пошлым, и Гейне высмеивал еще только зарождавшийся Второй рейх, как будто предчувствуя, что ближайшее будущее Европы было за воинствующим национализмом.

Когда Гейне женился, то родня его была снова в шоке: мог ли кто-нибудь из этой благопристойной семьи представить, что Генрих полюбит простую, малограмотную, да еще и незаконнорожденную девушку и возьмёт ее себе в жёны, а она останется с эксцентричным и самовлюблённым поэтом до конца? Его Матильда не читала стихи мужа и не была уверена, что ее Генрих так уж умён, как говорят об этом все вокруг. «Мне приходится принимать это на веру», – сказала однажды она. Но они были счастливы, а когда Гейне заболел, Матильда не отходила от его постели – другой жизни у нее не было.

Обострение болезни спровоцировало поведение кузена, дядиного сына: после его смерти Гейне рассчитывал на большое наследство, но получил лишь гроши. А вдобавок родственник отказал ему и в прежней субсидии. Вражда с кузеном раньше времени свела его в «матрасную могилу». Лежа в ней, он боролся и любил до самого конца: писал, когда у него почти уже не двигались руки, и продолжал увлекаться молодыми и прекрасными поклонницами, даже когда стали парализованы веки. Смертельно ревновавшая Матильда делала вид, что ничего не замечает.

Его последними словами были: «Бумагу… Карандаш…» И тут началось его второе, посмертное существование – и в нем над Гейне долго брала верх новая, пугавшая его Германия. Его памятник не хотели принять ни Гамбург, ни Дюссельдорф, и он стоял за забором во дворе у издателя. А в Третьем рейхе Гейне оказался под полузапретом: к переизданию была разрешена только считавшаяся народной «Лорелея». Ненависть к тому, кто, по сути, превратил тяжёлый немецкий язык в легкий и элегантный, можно объяснить только одним: свободный поэт надолго обогнал своё время и раболепствующих подданных, превыше всего ставящих государство.