«Дура комсомольской выделки»

«Нам целый мир чужбина, отечество – квартира Л. Кабо» – так считали сотни её учеников, которых она собирала в своем доме, чтобы помочь услышать русских писателей, чтобы научить думать. Сама она жалела, что так долго была «восторженно слепа» – прозрение вылилось в роман «Ровесники Октября», ходивший в самиздате 20 лет. В День учителя Jewish.ru вспоминает о выдающемся педагоге и писателе Любови Кабо.

«Любила я в юности одного человека. Любила – как тяжёлую работу делала. То он отвечал мне взаимностью, и тогда я словно на крыльях летала; то вдруг откидывал от себя на тысячу вёрст, и молодому отчаянью моему не было тогда предела» – так начинается книга Любови Кабо об уроках русской литературы «Наедине с другом». Казалось бы, при чем тут любовь? Оказывается, в очередной раз отвергнутая 17-летняя Люба поревела несколько часов, а потом взяла с подоконника «Лирику» Пушкина, которую хорошо знала. И вдруг ощутила, что стихи эти Пушкин обращал прямо к ней, знал о ее мыслях и чувствах, утешал и ободрял. «Он не говорил: “Горя не будет больше”. Он говорил: “Будет горе. Может, ещё и большее горе будет, только ты не бойся, ты выдержишь...” Он что-то одному ему известное измерил в своём собеседнике и поверил ему. Я Пушкину поверила, а он, между прочим, поверил мне. И уже здоровую, уже ничего не боящуюся, уже готовую ко всему вывел за руку обратно к людям».

В 17 лет Люба Кабо ещё не знала, что станет учителем. Но в тот момент почувствовала, какое богатство рядом – русская литература – только руку протяни. И захотела поделиться. Сама она закончила необычную школу – Первую опытно-показательную при Народном комиссариате просвещения, созданную великим педагогом Станиславом Шацким. Это была школа-лаборатория: здесь ставились педагогические опыты, работали учителя-энтузиасты, а дети были хозяевами. Одноклассников Любы Кабо, чьим годом рождения был 1917-й, называли «ровесниками Октября», их призывали быть хозяевами Страны Советов, подниматься против отцов, срывающих производственные планы.

Однако в ее семье такие призывы не поддерживали. Отец Любы Рафаил Михайлович, сын дамского портного из Бердянска, был в юности членом РСДРП, революционером, прошедшим через аресты и ссылку. Но в 1920 году, собираясь преподавать в Коммунистическом университете трудящихся Востока, в анкете в графе «партийность» написал «внепартийный коммунист». Мать, Елена Иосифовна, после революции решила заниматься статистикой, где, как она писала, «революция бесстрашно выражает себя языком объективнейших статистических расчётов». Но к началу 30-х уровень жизни, рванувший было вверх, опять начал заметно снижаться. И «крайних» нашли легко – виноваты «создатели» статистики, ошибочны их подсчёты. Елена Иосифовна попала под очередную чистку и была лишена права заниматься научно-исследовательской работой.

Замечала ли это Люба Кабо? Много прекрасных людей тогда не понимали и не замечали недобрых знаков, верили в светлое будущее. В это светлое будущее Кабо вместе с подругой и поехала, даже не закончив педагогический институт: по призыву партии отправилась в Советскую Бессарабию, «только что освобождённую от румынского ига». «Московские профессорши» (как называли их ученики Гринауцкого сельхозтехникума) старались изо всех сил, учили молдавский, рассказывали о счастье труда, о человеке, который «как хозяин необъятной родины своей».

«Две дурочки в глухой бессарабской провинции! Пройдёт несколько лет, и я напишу обо всем этом роман – о том, что было в безвестном селе Гринауцы в тот единственный и неповторимый год – год перед все перемешавшей и все перерешившей войной». Роман будет иметь большой успех, но переделывать придётся многое. Автору укажут, «что Большую Правду нашей советской жизни он то и дело подменяет маленькой местной правдёнкой». «Большая Правда» была, разумеется, в партийном руководстве, многим писателям тогда пришлось впихивать его в свои книги.

А у Кабо самой большой правдой жизни стала любовь, встреченная в том же молдавском селе, в классе сельхозтехникума. Друг, муж, отец ее будущего сына. «Семён сидел вполоборота, что-то говорил сидящему сзади товарищу, опершись о его парту локтём. Обернулся на звук открываемой двери и улыбнулся. “А что? – говорил он ей много позднее. – Я как посмотрел на тебя тогда, так и подумал: вот на этой – женюсь”. “Не ври, это ты потом придумал...” “Тогда же! Вот, думаю, это она и есть...”». Об этом она напишет в пронзительной книге «И не забывай, что я тебя люблю» – о любви, о встрече и о расставании. Потому что летом 1942 года он ушёл воевать и не вернулся никогда.

В марте 1945 года она впервые получила назад свое собственное письмо с пометкой «адресат выбыл», но продолжала писать. И только когда вернулось письмо с фотографией сына Серёжи, она решилась написать командиру. Оказалось, что ещё в начале 1945 года на Балатоне Семён «тянул связь, отошёл от своих, а в это время немцы пошли в наступление, было это, кажется, пятнадцатого января». Обратно к своим Семён уже не вернулся.

И все-таки она ждала его и после войны, тосковала, надеялась, но жила. Жила полной жизнью, потому что решила еще в юности – никогда не сдаваться. На первом курсе пединститута Люба второпях выбежала из дома и попала под машину, ей оторвало ногу и разбило голову. «Когда я проснулась на больничной койке и увидела, что потери мои гораздо больше, чем мне показалось вначале, я решила раз и навсегда, что вот этого всего в моей жизни не будет!.. Не будет – и всё! Загнать себя в убожество, в ущербность, в неизбежную, казалось бы, выключенность из нормального человеческого бытия?.. Не будет всего этого!»

И она жила, много путешествовала и никогда не жаловалась. А вокруг всегда было много людей, учеников, друзей. «Единственная религия на всю жизнь – люди!.. И вся моя будущая профессиональная, учительская жизнь определилась тогда же: слеплять, сдружить!.. Люди и не понимают подчас, как много друг для друга значат, – проживи вот так сообща, весело и дружно хотя бы один день, и жить иначе никогда больше не захочется...»

Кабо работала в школе и в эвакуации на Алтае, и после войны в Москве. В средней мужской школе на Мархлевского, где она преподавала, её класс придумал самоназвание «Мосорда». Школа находилась рядом с Лубянкой, время было глухое и тёмное. Мальчишки задавали непростые вопросы, а молодая учительница искала ответы: «Я сама была дура. Нормальная советская дура комсомольской, а затем и партийной выделки... Вспомнить страшно, какая каша была у меня тогда в голове! Но то, что я думала, – думала я, надо отдать мне должное, честно. Я, собственно, на их глазах и думала, вместе с ними».

Об одном поступке «Мосорды» ей стало известно спустя десятки лет: «Ребята с заведомо русскими фамилиями написали письмо лично товарищу Сталину и опустили его в специальный ящик на Кремлевской стене. Писали, что государство много теряет, не принимая в МИФИ таких способных людей, как Эткин, Рашкович, Гурвич, – бог знает, на что они, эти отчаянные корреспонденты, надеялись!.. Им было отвечено, довольно быстро и очень корректно, что Центральная комиссия в письме их разобралась и что в институте все было сделано правильно: кто нужно – принят, кто не нужно – не принят. Не нужны государству были такие способные физики, как Эткин, Рашкович, Гурвич».

Потом была другая школа, потому что из этой Кабо таки выжили: учитель, воспитывавший думающих учеников, для советской школы был опасен. А ещё она продолжала писать. В мае 1950 года после публикации в «Новом мире» романа «За Днестром» Кабо стала членом Союза писателей. Роман долго и мучительно правили (вставляли «Большую Правду»), и наконец «невзыскательная, без всяких претензий написанная повесть превратилась в пухлый, противноватый на вкус и на ощупь богоугодный роман». Успех был огромный. Роман даже выставили на соискание Сталинской премии (премию, правда, так и не дали), а в газете «Правда» была напечатана положительная рецензия. Дошло до того, что автора приглашали прослушать заготовки к оперетте «За Днестром».

Следующая повесть «В трудном походе» была напечатана в «Новом мире» в 1956 году. В ней Любовь Кабо говорила о необходимости срочных изменений в советской школе, «увязшей к тому времени в показухе, раздельном обучении и, главное, в беспардонной демагогической говорильне». На книгу накинулись чиновники от образования, возненавидевшие автора. Но учителя хотели ее обсуждать. Встречи с читателями превращались в жаркие споры «стенка на стенку» – начальников и почитателей. Отрицательные рецензии печатались почти везде, а добрые слова приходили в письмах на домашний адрес.

А тем временем уже была начата работа над самой главной книгой – романом «Ровесники Октября». Дети 1917 года рождения стали первым десятым классом, закончившим школу в Советском Союзе в 1935 году. Их выпускной проходил в Колонном зале Дома Союзов, они благодарили «величайшего и любимейшего из любимейших». Кабо писала: «Я ограничила свою задачу предельно: мне важно было понять своё поколение. Даже не так – поколение-то своё я понимала. Важно было понять, что воспитало нас такими, какими мы стали: такими оголтело доверчивыми, не умеющими ни думать, ни смотреть по сторонам, ни вслушиваться в слова, которые нам говорили. Не отличающими ложь от правды, демагогию и спекуляцию от того, что нам действительно свято».

Потребовалось 11 лет, чтобы закончить роман, и тут выяснилось, что никто не хочет его печатать. Кабо не только в школе вела себя не так, как следует – она и в Союзе писателей занимала не ту позицию, и письма не те подписывала. Еще 14 лет ушло на поиски издателя. «Все – правда, и хоть бы где словчила, хоть бы фиговым листочком прикрылась», – сказал автору уважаемый писатель и бывший фронтовик. Правда эта в 70-х никому была не нужна. Кабо не соглашалась исправить ни одно слово и продолжала ходить по издательствам и журналам.

Но однажды в дверь позвонил незнакомый человек: «Лёша пришёл ко мне от имени какой-то молодёжной организации, я быстро усекла – конспиративной. И поэтому я больше ни одного вопроса не задала – ни адреса, ни фамилии, ни того, сколько их там всего. А зачем мне все это знать? Вижу: друзья». Лёша сказал, что им очень нужна рукопись, просил экземпляр, а потом взамен принёс 10 машинописных копий на тонкой папиросной бумаге. Так роман пошел по читателям. И лишь в конце 90-х был издан наконец отдельной книгой.

Когда Любовь Рафаиловна окончательно ушла из школы, она стала давать уроки литературы дома: учила детей писать сочинения, а заодно открывала им заново русскую литературу. Три раза в неделю в квартире на улице Вавилова за столом под громадным абажуром собирались ученики, чтобы послушать умнейших собеседников – писатели говорили с ними, а Кабо помогала их услышать. Эти занятия были бесценным подарком. А еще традиционными стали встречи 30 декабря и 4 марта, в день её рождения, на которые приходили выпускники разных лет. Один из них написал: «Нам целый мир чужбина, отечество – квартира Л.Кабо». Собирались до 2007 года, пока она была жива и могла их встречать. Над столом висел круглый абажур, кругом стояли книги, а с фотографии улыбался молодой парень из молдавского села Гринауцы.