Сидней Альтман

В 1989 году два американца Сидней Альтман (Sidney Altman) и Томас Чех (Thomas Cech) получили Нобелевскую премию в области химии за сенсационное открытие: способности молекулы РНК (рибонуклеиновой кислоты) к биокатализу. Ранее считалось, что эта молекула принимает участие только в хранении и передаче наследственной информации, и открытие Альтмана-Чеха стало настоящей сенсацией. Многие главы в учебниках пришлось переписывать.

В 70-х годах 20 века ученые независимо друг от друга изучали, как генетический код ДНК переписывается на РНК. Этот процесс происходит в несколько этапов, где помимо транскрипции (переписывания информации) происходит разрезание и сшивание молекулы РНК. Это происходит из-за того, что молекула ДНК имеет так называемые интроны — неактивные участки молекулы, которые не принимают участия в образовании белка. Эти "ненужные участки" переписываются на молекулу РНК, но прежде чем она будет использована клеткой, эти участки вырезаются, а активные участки сшиваются вместе. Для этих сложных процессов необходимы ферменты. Именно в процессе поиска белковых ферментов для этих реакций Альтман и Чех сделали своё сенсационное открытие: ферментами были не белки, а нуклеиновые кислоты!

В 1978 году Альтман изучал РНК-разрезающий фермент у кишечной палочки и обнаружил, что он состоит из одной молекулы РНК и одной молекулы белка. Если отделить белок от нуклеиновой кислоты, то фермент не функционирует. Однако ферментативная активность может быть восстановлена при смешивании этих двух компонентов. Таким образом, впервые было показано, что РНК является необходимым элементом каталитических реакций. Однако только через пять лет Альтман смог показать, что РНК также может принимать участие и в разрезании молекулы.

Открытие каталитической способности РНК, дало новый импульс для развития генной инженерии и открыло новые возможности для создания барьеров на пути различных вирусных инфекций.

Сидней Альтман о своей жизни

Я родился в Монреале в 1939 году и был вторым сыном в семье бедных еврейских иммигрантов. До того, как мои родители поженились, мама работала на текстильной фабрике, а отец в гастрономе. Правда, надо сказать, это был особый гастроном. В продовольственном магазине, который держал еврей, соблюдавший все законы Торы — то есть очень заботившийся о том, чтобы не продавать некошерных продуктов, а кошерные держать с соблюдением всех правил — папа мой был хоть и очень мало оплачиваемым (из-за своего иммигрантского статуса) — но шойхетом (резником) вернее, ассистентом резника. Именно на нем лежала обязанность сделать так, чтобы все куры и другие разрешенные еврейским законом животные, которых резник безболезненно и виртуозно закалывал, вымачивались, высаливались — избегая, таким образом, попадания даже следовых количеств крови в пищу. Ведь в еврейской традиции кровь строжайше запрещена к употреблению.

Именно с этого, как я думаю, моя химическая "наследственность" и началась: точность и ясность в таких вещах совершенно та же, что при работе в химической лаборатории, я это понял позже — и почувствовал себя почти так же, как, видимо, папа на той работе... Вот такие у меня были родители, вовсе не хватавшие с неба звезд, но от хупы до могилы делавшие все, как велела им их еврейская совесть — скромные и простые, совестливые люди. От них я научился тому, что упорный труд, в конце концов, будет вознагражден, даже если это будет очень маленькая награда.

Однако бедностью и скромностью наша тогдашняя жизнь все де не исчерпывалась. Для нашей семьи и многочисленных родственников Канада была страной больших возможностей. Однако было совершенно очевидно, что для первого поколения детей, родившихся в Канаде, путь к благополучию лежит через образование — то есть, это было известно во всех поколениях нашей семьи, но просто здесь впервые оказалось, что это реально осуществить в полном объеме.

Для этого не потребовалось больших жертв, так как у нас была традиция учиться, и дома всегда было много книг. Среди них Тора, Танах с комментариями и Сидур — молитвенник, который папа каждый раз брал в синагогу по субботам, хотя и не все там мог сходу прочесть — занимали на полках совершенно особое положение... Было, кстати, очень трогательно видеть, как он медленно водит пальцем справа налево по строчкам этого Сидура, читая некоторые священные тексты и совершенно не обращая внимания в эти моменты на житейскую суету вокруг.

На мой ранний интерес к науке повлияли два события. И первым из них было создание атомной бомбы. Огромная важность этого события и та роль ученых, которые приняли участие в ее создании, не могли не отразиться на мне. Спустя семь лет после этого мне попала в руки книга с периодической системой элементов, и именно тогда я увидел всю элегантность научной теории, ее возможности предвидения. Должен заметить, что в то время для меня объектом для подражания был Эйнштейн.

В мой "избранный круг" я добавил несколько писателей фантастов, звезд хоккея и бейсбола. Среди них столь же почетные места занимали и Моше Рабейну, царь Давид, библейские пророки — и все это уживалось очень мирно: вот она американская пестрота в отдельно взятой голове молодого человека, который так и не смог доучиться в ешиве, хотя всегда об это мечтал.

Ко времени окончания школы дела моего отца в гастрономе пошли в гору, и я смог без труда выбрать те предметы, которые мне больше всего нравились, и продолжить их изучение в колледже. Я поступил в Массачусетский технологический институт, где начал изучать физику. Это были четыре прекрасных года, которые я прошли среди веселых друзей и чудесных преподавателей. Я провел исследовательскую работу и написал диплом по ядерной физике. Во время последнего семестра в институте я прослушал вводный курс по молекулярной биологии, и нашел это безумно интересным. Этот курс познакомил меня с нуклеиновыми кислотами и молекулярной генетикой и подготовил меня к будущей работе в этой области.

После окончания института я провел 18 месяцев в ожидании места в лаборатории Колумбийского Университета, и раздумывал, стоит ли мне вообще продолжать заниматься физикой. Спустя 8 месяцев я уехал в Колорадо и решил заняться биофизикой. Меня направлили в Медицинский Центр Университета штата Колорадо, где получал большое удовольствие от изучения молекулярной биологии, а спустя несколько лет я попал в исследовательскую лабораторию в Кембридже (Англия), работая вместе с Сиднеем Бреннером (Sydney Brenner) и Френсисом Криком. (Francis Crick). Я ощущал себя на вершине научного Олимпа.

В этой лаборатории я начал работу, которая привела меня к открытию рибонуклеопротеина (комплекса белка и рибонуклеиновой кислоты) и ферментативных возможностей РНК. А обнаружение первого радиохимически чистого предшественника молекулы транспортной РНК позволило мне получить работу в Йэльском Университете. Это было в 1971 году, тогда было вообще трудно найти какую- либо работу.

Моя карьера в Йэле была стандартной — и я не спеша продвигался по служебной лестнице, пока, наконец, в 1980 году стал профессором. В течение четырех лет с1985 года я был деканом Йэльского колледжа, что позволило мне приобрести много новых друзей, но я столкнулся и со многими проблемами, существующими в университете.

В 1989 году я вновь вернулся на должность профессора.

Мне повезло встретиться с выдающимися учителями, людьми, которые впоследствии стали моими друзьями. Они показали мне всю широту человеческих возможностей.

Мне посчастливилось встретить чудесную еврейскую женщину, наставника, коллегу и друга Энн Конер, которая стала моей женой в 1972 году. Она и двое наших прекрасных детей помогли мне достичь успеха — и хотя я до сих пор иногда жалею, что не смог закончить ешиву, я знаю, что им сказать, когда мы сидим за субботней трапезой — семья великое дело, в этом меня убедили не чьи-то слова, а опыт моих предков. Это великий опыт. И я просто переложил свои надежды на них — на детей, которые растут умными и подвижными, любознательными — во всем, что касается продолжения моего незаконченного еврейского образования: может быть, они буду удачливее меня.

Из Les Prix Nobel 1989