Либерал эпохи Рима

Величайший мыслитель древности Филон Александрийский вошёл в историю тем, что издевался над безумным императором Калигулой и остался в живых, а на деле был первым глобалистом, задумавшим объединить все нации и народы.

В конце времен Второго Храма далеко не все евреи придерживались схожих религиозных взглядов. Благодаря Иосифу Флавию мы многое узнали о саддукеях и ессеях. Очевидно, что было немало и других еврейских сект: кто-то был ближе к тому течению, которое станет магистральным в иудаизме, кто-то – дальше. И хотя многое разделяло евреев – разные верования, традиции, молитвы и книги, – объединяло их гораздо больше: суббота, праздники и, главное, Иерусалимский Храм, в котором находилось место для всех.

Интересно, что чувствовал еврей, заходя в Храм? Талмудические источники крайне скупы на описание эмоций и сосредоточиваются в основном на ритуальной стороне служения в Храме. Помогает заполнить этот пробел Филон Александрийский.

Философ этот умер приблизительно за двадцать лет до разрушения Храма, и история закрепила за ним также имя Филона Иудейского. Жил он в Александрии – интеллектуальном центре Египта, да и всего эллинистического мира. Чего стоила одна библиотека в этом городе – величайшая в мире. По нынешним временам от Александрии рукой подать до Израиля, да и в то время ничего невероятного в путешествии из Египта в Израиль не было. Однако, несмотря на принадлежность Филона к сословию священства, бывал в Иерусалиме он лишь изредка. А возможно – даже только единожды.

Император и еврей

Однако это не означало, что Храм, Иерусалим и страна Израиля не были ему дороги – как раз наоборот! Одним из центральных моментов биографии Филона стало посольство к римскому императору Калигуле, чтобы защитить еврейство от обвинений со стороны александрийских греков. Особая трудность его миссии состояла в том, что обвинения были до некоторой степени справедливыми. Греки донесли, что евреи отказываются признавать римского императора божеством, строить ему алтари, клясться его именем, вносить его статуи в синагоги и уж тем более – в Иерусалимский Храм. А именно это приказал сделать разгневанный уже первыми доносами Калигула.

Филон должен был не столько опровергнуть доносы, сколько убедить безумного Калигулу отказаться от идеи установки своей статуи в Храме. То есть фактически подтвердить справедливость доносов и при этом добиться своего. Задача не из простых, особенно с учётом нрава Калигулы.

«О император! Всякому человеку естественно любить свою родину и принимать законы своего народа. Ты ведь и сам любишь свою родину и почитаешь отцов твоих всеми силами души твоей», – так убеждал Филон императора, что сама суть существования еврейского народа заключена в служении Единому, находящем свое воплощение в Иерусалимском Храме, и потому покорные римской власти иудеи всё же никак не могут пожертвовать тем, без чего их просто не станет. Надо признать, речь Филона была составлена с юмором – назвать Калигулу почитателем «отеческих традиций» было забавно. Филону еще повезло, что император просто посмеялся и выгнал еврейскую депутацию вон. А мог и казнить. Однако вскоре сам Калигула погиб от мечей заговорщиков, и нависшая над Иерусалимом угроза, пусть временно, но исчезла. 
Этот сюжет, описанный как у Флавия, так и в книгах самого Филона, достаточно известен. Меньше известны размышления Филона о Храме, которые он поместил в отдельный трактат. Эти рассуждения явно были навеяны личными впечатлениями от посещения Иерусалима.

Одно дыханье для своих

«Как будто всеобщее место укрытия и спасения от бед жизни, тяжелой и мучительной. Ищут там паломники покоя и отдохновения, облегчения от забот, которыми окружены и загружены они с самого детства. Они получают новое дыхание, проводя время в радости», – так Филон в третьем лице делится впечатлениями путешественников об Иерусалиме, хотя представляется очевидным, что речь идет о его собственных. И добавляет самое главное – в этом городе соединяются узами дружбы прежде незнакомые люди, объединённые общей верой.

Особо Филон останавливается на обрядах, например, на принесении земледельцами первых плодов урожая в Храм. Талмуд описывает эту церемонию как веселую и торжественную одновременно: впереди шел бык с позолоченными рогами, за ним музыканты, а дальше – фермеры с корзинами, полными плодов, и жители Иерусалима, приветствующие процессию. Однако Филон и здесь добавляет чувств, раскрывая надежды участников, о которых умалчивает Талмуд: «Люди уверены, что после приношения этого дара в Храм они получат избавление от рабской кабалы, исцеление от болезни, и вообще им предстоит свободное и безопасное будущее».

В одеждах первосвященника великий философ находит символизм, который поднимает служителя на уровень представителя всей Вселенной перед ликом Творца. «Ведь служители других божеств приносят молитвы и жертвы за своих родных, друзей и сограждан, а еврейский первосвященник приносит их не только от имени всего человечества, но и от имени всех частей природы – земли, воды, воздуха и огня». Не только всё человечество, народы и нации видит еврейский философ объединенными в общем служении, но даже и всю природу, живую и неживую – удивительно, но этим словам и идеям уже две тысячи лет!

Интеллектуальный оборот

Я думал, что найду у Филона «взгляд со стороны» на Иерусалимский Храм, однако это оказалось не так. Философ, живший в Египте, единожды побывавший в Израиле, писавший и мысливший по-гречески – судя по всему, Филон даже не владел ивритом – оставался в то же время совершенным евреем по своим действиям и убеждениям. К слову – строго соблюдал заповеди. Эта двойственность касалась не только его лично, но и всей громадной общины египетских евреев, и в первую очередь александрийских – сам Филон оценивал численность этой общины в миллион человек!

Даже судьба семьи Филона отражает эту неоднозначность. В то время как Филон, рискуя всем, защищал перед властями духовное и материальное благополучие своего народа, его брат Александр был алабархом – одним из руководителей еврейской общины в Египте, отвечавшим за сбор налогов и богатейшим человеком в стране. Один из сыновей Александра, племянник Филона, стал зятем иудейского царя Агриппы, зато другой, взявший имя Тиберий, стал язычником и дослужился до высших постов в римской армии. Руки Тиберия были буквально по локти в еврейской крови – как во время подавления еврейского восстания в Египте, так и во время Великого восстания в Иудее.

Учение Филона, несмотря на всю двойственность, а точнее – именно благодаря ей, – органическая часть еврейства, хоть и связанная с греческой философией. Немало идей Филона и других александрийских мудрецов попали так или иначе в талмудический интеллектуальный оборот и оказали огромное влияние на формирование мидрашей. Однако в целом иудаизм, конечно, наследовал идеи вавилонских мудрецов, а не александрийских. Но и те, и другие смотрели в сторону Иерусалима. «Ведь если бы не чистое и святое намерение двигало паломниками, разве собрались бы они оставить свою страну, родных и друзей и отправились бы в дальнее путешествие?» – не сомневался два тысячелетия назад Филон. И был прав: и тогда, и сейчас со всех концов мира – по суше, морю и воздуху – стекаются народы в Иерусалим.