Два лика одного бокcёра

В Америке он выступал за равноправие, в Германии – за нацистов. Чемпион мира по боксу Макс Шмелинг умудрялся одновременно и прославлять Гитлера, и помогать евреям.

Максимилиан Шмелинг с детства знал, что станет боксером, но даже представить не мог, что его кулаками когда-либо будет управлять диктатор Третьего рейха. Когда в июне 1938 года на ринге во второй раз встретились афроамериканец Джо Луис и 32-летний Макс Шмелинг, их поединок назвали «схваткой США и нацистской Германии». Бой смотрели почти 70 000 зрителей, а число радиослушателей перевалило за сто миллионов. «Главная надежда Германии» Макс тогда проиграл боксеру из Америки, но сумел сохранить репутацию национального героя. «Шмелинг был гибким и податливым, мог легко вписаться в концепцию и Веймарской республики, и Третьего рейха, был образцом идеального гражданина Германии», – говорит журналист и автор книги «Превыше славы: Джо Луис vs Макс Шмелинг. Мир на грани» Дэвид Марголик.

Но известным на весь мир «героем рейха» Макс был не всегда. В конце 20-х подающий надежды молодой боксер уехал в США, так как понимал: только там он сможет обрести популярность и заработать миллионы. В Штатах Макса не приняли: неизвестный боец из Европы никого не интересовал, а его менеджер, не имевший в Америке связей, помочь своему подопечному не мог. Но в итоге Шмелингу улыбнулась фортуна: он познакомился с менеджером Джо Джейкобсом – молодым евреем, который быстро нашел ему хорошего тренера и организовал несколько боев с известными спортсменами. Получив возможность раскрыть весь свой потенциал, Макс быстро покорил американскую публику, а в 1930 году стал чемпионом мира в супертяжелом весе.

Правда, этот титул Шмелинг получил не совсем традиционным образом. Годом ранее он задал жару на ринге испанскому боксеру Паулино Узкудуну, и в тот момент стало ясно, что Макс может победить и Джека Шарки, который тоже метил в чемпионы. Увы, уже в первых раундах стало ясно, что Макс проигрывает сопернику, но ему повезло и здесь: Шарки использовал запрещенный прием. В середине боя американец не то случайно, не то умышленно ударил соперника в пах. Шмелинг упал. Судьи настояли, чтобы Шарки был дисквалифицирован, и в итоге пояс чемпиона вручили бойцу, который остаток раунда корчился от боли на ринге. За это газетчики прозвали Макса «горизонтальным чемпионом». Матч-реванш в 1932 году завершился победой Шарки, но даже этот проигрыш был на руку Шмелингу: решение судей все присутствующие, в том числе мэр Нью-Йорка Джеймс Джон Уокер, расценили как несправедливое, считая, что немец показал себя лучше. Так проигрыш пошел на пользу репутации Шмелинга, которого стали считать едва ли не жертвой произвола.

В 1933 году нацистская партия стала самой мощной политической силой Германии, и Шмелинга начали рассматривать как «живую силу», помогавшую воплотить в жизнь планы Гитлера об установлении мирового господства. Когда выяснилось, что в июне 1933-го немец выйдет на ринг против Макса Бэра, чей отец был евреем, поклонники бокса стали наблюдать за Шмелингом еще пристальнее. Бэр вышел на ринг со звездой Давида на шортах, и его выставили в роли «человека, защищающего свою веру от предрассудков нацистов». Роль злобствующего нациста, разумеется, досталась Шмелингу. Морально раздавленный своим новым статусом, на ринге немец вел себя неуверенно и в итоге проиграл американцу. Возможно, он сделал это умышленно, чтобы не навлечь еще больший гнев на свою арийскую голову, но в тот момент многие всерьез засомневались в его боксерском таланте.

В американских газетах Шмелинга продолжали усиленно критиковать, и в итоге боксер решил отыграться. Готовясь к бою с афроамериканцем Джо Луисом в 1936 году, Макс тщательно изучил видеозаписи предыдущих боев соперника, выискивая его слабые места. Тактика сработала: Шмелинг использовал недочеты в технике противника и победил, после чего о нем заговорили с новой силой. Вопреки мифам, верхушка Третьего рейха ничуть не противилась бою «истинного арийца» с темнокожим спортсменом – напротив, они были уверены, что «железная воля и интеллект возобладают над примитивной силой Луиса».

Когда Шмелинг вернулся на родину с победой, нацистские газеты прославили его, а по указу Гитлера фильм «Победа Шмелинга – победа Германии» показывали во всех кинотеатрах. Пропагандистская машина трубила: «Шмелинг вновь продемонстрировал превосходство Германии над всем миром!» В честь боксера устраивали парады и торжественные встречи, в списке его друзей появились пугающие весь мир фамилии: Гитлер, Гиммлер и Геббельс. Он не утратил своего статуса героя рейха даже после проигрыша тому же Луису в 1938-м. Хотя сам боксер утверждал, что после матча-реванша потерял уважение покровителей, хвалебные статьи о нем продолжали выходить, а встречи с нацистскими лидерами не прекращались.

Шмелинг оказался между двух огней. В 1938 году прославленного теннисиста барона Готфрида фон Крамма посадили в тюрьму именно за критику Гитлера, и повторять его путь боксеру вовсе не хотелось. Шмелинг был достаточно умен, чтобы не вступить в нацистскую партию – это означало бы похоронить себя как профессионального боксера, – и ходил по лезвию бритвы, пытаясь угодить и верхушке рейха, и американскому сообществу. Общаться с евреями он не прекратил: среди них было слишком много людей, которых он мог назвать своими друзьями. Чего стоил один Джо Джейкобс, который горой стоял за своего спортсмена и в 1930 году сделал все, чтобы Макса признали чемпионом. «Я видел, как яростно он отстаивает мое имя, и не забуду этого никогда», – говорил Шмелинг. Более того, именно друзья еврейского происхождения помогли ему подняться в Америке, занимали денег и призывали американцев к терпимости, когда Макса обвиняли во всех смертных грехах из-за его происхождения.

Обладая здравым смыслом, Макс считал нацизм дикостью. Когда в ноябре 1938 года начались погромы, он несколько дней прятал у себя сыновей друга-еврея Давида Левина, рискуя лишиться не только доверия правительственной верхушки, но и собственной жизни. С другой стороны, придерживаясь, по его словам, философии «держи друзей близко, а врагов еще ближе», Шмелинг регулярно общался с Гитлером и Геббельсом. Таким образом он якобы держал ситуацию под контролем. Но как бы то ни было, боксер все же пользовался покровительством и расположением лидеров: он вскидывал руку в нацистском приветствии и выступал за аннексию Австрии, за что получал налоговые льготы «за верность идеалам и защиту позиции Третьего рейха». При этом, встречаясь с американскими журналистами, Макс говорил, что не хочет «скрещивать политику и спорт», но однажды все же высказал мнение, после которого за ним окончательно закрепилось звание «нацистской марионетки».

Боксер заявил, что «не видел, чтобы евреев как-то притесняли, а если они и страдали, то лишь потому, что распространяли антинацистские страшилки». После этого в варшавской газете написали, что Шмелинг показал себя «стопроцентным гитлеровцем». Немецкие журналисты напечатали то же самое, но, разумеется, с хвалебными эпитетами. Все, включая Макса, понимали, что эта ложь выглядит жалко: спортсмен не мог не заметить волну репрессий в нацистской Германии, ведь они касались и его профессиональной сферы. Бойцы с еврейскими корнями лишились титулов и были отчислены из клубов, менеджеры разорились, другим боксерам было запрещено даже общаться с коллегами «грязной» национальности.

Впрочем, несмотря на очевидное нежелание Шмелинга стопроцентно занимать одну из сторон, после войны ему простили все «неверно сформулированные фразы» и дружбу с Гитлером. Простили, потому что он не вступил в партию, потому что до конца не отказался от Джо Джейкобса и прятал еврейских мальчишек во время «Хрустальной ночи». В 1952 году удачливый Шмелинг получил еще и возможность разбогатеть: бывший председатель Нью-Йоркской спортивной комиссии Джеймс Фарли, в 1944 году ставший президентом Экспортной корпорации «Кока-Кола», подарил ему франшизу на розлив газировки в Гамбурге. Благодаря этому Макс очень скоро стал миллионером и жил безбедно вплоть до своей кончины.

Шмелинг умер в 2005 году, не дожив до столетия всего каких-то полгода. В своих последних интервью, где время от времени всплывали неудобные вопросы о его связях с верхушкой рейха, он лишь пожимал плечами. «Я никогда не боролся с прошлым своей страны, и если бы мне дали прожить жизнь еще раз, я бы принял те же самые решения, – говорил боксер. – Пытаясь сохранить свою жизнь, я оставался хорошим парнем, помогал каждому, кто в этом нуждался. Я думаю, лучше делать добро в тени, чем без всякой пользы погибнуть из-за своих убеждений».