Умник из Двинска

Он дружил с Блоком, Брюсовым и Белым, учил петроградских рабочих слову, но вовремя уехал. Доктор Аарон Штейнберг ещё долго был главным умником – в Берлине, Лондоне, да и всём мире.

Русско-еврейский интеллигент Аарон Штейнберг в советской России не прижился. Впрочем, до конца непонятно, решил ли он сам по себе вернуться в Германию, где до того учился в университете, либо последовал за старшим братом. Исаак Штейнберг был третьим народным комиссаром юстиции РСФСР, в тюрьме посидеть успел и при царе, и при советской власти. В начале 1923 года он окончательно осознал, что в молодом, только созданном СССР ему с его взглядами левого эсера совсем не место.

У его младшего брата Аарона все складывалось не так драматично. Он не был политиком, не принадлежал к какой-то партии, все больше интересовался русско-еврейскими отношениями, врастанием одной культуры в другую. Он был одним из активных участников «Вольной философской ассоциации» – их называли вольфилами – в компании с Белым, Блоком, Петровым-Водкиным и Мейерхольдом. Читал лекции по философии в Петроградском философском институте, в Петроградском еврейском народном университете, в Институте живого слова.

И тем не менее в Германии в 1923 году братья оказались вместе. Также вместе они потом в 1934 году, после прихода Гитлера к власти, переехали в Лондон. «Но где бы ни жил доктор Аарон Штейнберг – в Петербурге, Берлине или Лондоне, – вокруг него всегда образовывался центр культурной деятельности», – говорил Йозеф Френкель, один из лидеров Всемирного еврейского конгресса в 70-е годы XX века.

Аарон Штейнберг перевел на немецкий «Всемирную историю еврейского народа» Семёна Дубнова, участвовал в издании Еврейской энциклопедии, опубликовал статью «Россия и евреи» и несколько материалов об отношении к евреям Достоевского, которого подробно изучал. Живя в Англии, он активно сотрудничал с международным еврейским движением. В 1941 году был в руководстве Всемирного еврейского конгресса, спустя несколько лет стал директором его культурного отдела.

В конце 1960-х Аарон взялся за написание воспоминаний «Друзья моих ранних лет (1911–1928)». Книга до сих пор остаётся любопытным портретным материалом начала века – там много кто есть: Белый и Горький, Карсавин и Шестов, Луначарский и Замятин.

Он писал на русском и считал его своим первым языком, хотя родился в Динабурге – ныне это латышский Даугавпилс – в традиционной еврейской семье. Получил еврейское начальное образование и год проучился в русской гимназии. Записи в своём дневнике он датировал по еврейскому и европейскому календарям. В 1908 году, когда его брата арестовали и выслали в Тобольскую губернию, Аарон решил покинуть страну – и отправился изучать юриспруденцию и философию в Гейдельбергском университете. Слушал лекции немецкого идеалиста Вильгельма Виндельбанда и Генриха Риккерта – основоположника баденской школы неокантианства. Университет закончил со степенью доктора права, но всю свою жизнь посвятил изучению философии: «Нет ничего, что любил бы я в себе больше, чем философию», – написал он в 1910-м.

На третьем курсе в Аароне пробудился интерес к русской поэзии – вскоре он и сам стал писать стихи. Показать их решился аж Валерию Брюсову, для чего разыскал его в свой следующий приезд в Москву. К стихам его Брюсов остался равнодушен, зато заинтересовался его философским складом ума – и позже предложил работу в новом отделе «Русской мысли». На заседании Религиозно-философского общества в Петербурге, куда его тоже отправил Брюсов, он познакомился с Николаем Бердяевым.

Вскоре Штейнберг поехал в Италию на философский конгресс – причем не только как сотрудник «Русской мысли», но ещё и как автор газеты «Утро России», которую издавали Рябушинские. Для молодого философа это стало настоящим Клондайком, только прииски там были не золотые, а интеллектуальные. Он остался в полном восторге от встречи с Анри Бергсоном и осознал тогда впервые, что для понимания философа мало знать его труды – важно посмотреть ему в глаза.

В 1913 году внимание общественности в России и за границей было приковано к делу Бейлиса – судебному разбирательству, проходившему в Киеве. На скамье подсудимых – приказчик кирпичного завода Менахем Бейлис, которого обвиняли в ритуальном убийстве «русского», как тогда писали, мальчика Андрюши Ющинского. Подобных судебных дел и ранее было множество, они несколько веков шумели в Европе и добрались к началу ХХ века и до России. Сопровождались всегда эти дела мощными антисемитскими кампаниями, провоцировали вражду и погромы.

Штейнберг читал антисемитские статьи одну за другой, но когда среди обличителей в «Земщине» – газете черносотенного движения – он увидел имя глубоко уважаемого им до той поры русского философа и публициста Василия Розанова, его терпение лопнуло. Он не мог понять, что за перемена произошла с Розановым, ведь до этих событий он писал весьма дружественные тексты о евреях.

В общем, Аарон нашёл номер телефона Розанова, позвонил и сказал, что он еврей и до последних пор почитатель его мысли, попросил о встрече. Розанов пригласил в гости в следующее воскресенье вечером. Штейнберг надеялся, что встреча произойдёт тет-а-тет, но явившись в назначенный час, он обнаружил в гостиной большую компанию гостей. Хозяин усадил его за стол по правую руку, и пока разводил разговор светскими банальностями, визитеру казалось, что гости смотрят на него, как на десерт.

Наконец Розанов спросил: «Так вы пришли поговорить о ритуале?» Штейнберг сообщил, что воспитан в еврейской традиции и уверен, что подобный ритуал невозможен, и конечно же, получил в ответ: «Вы такой молоденький, думаете, все тайны знаете?» Образ прогрессивного русского мыслителя начал рушиться.

К разговору – и, как ни странно, в защиту евреев – присоединился выкрест Савелий Эфрон, дядя Сергея Эфрона, известный в то время автор многих антиеврейских произведений. Одна из дочерей Розанова упрекнула Штейнберга, что он критикует отца не на страницах «Русской мысли», а тут, в узком кругу. Розанов поддержку не оценил – тут же начал перечислять имена ее подруг, где блистали в основном Саррочки и Ревекки, а вовсе не Веры и Надежды.

Аарон чувствовал себя глупо и попросил позволения откланяться, но у Розанова в рукаве были ещё фокусы. Он пригласил Штейнберга в отдельную комнату, чтобы поговорить наедине. Показал ему письмо с угрозами, полученное по почте: «За ваши статьи в “Земщине” по поводу процесса Бейлиса вы будете соответственно наказаны. Еврейство вам этого никогда не простит...» На конверте имелся и адрес – настолько наивными подавали себя злоумышленники. Штейнберг недовольно улыбнулся, у него не было сомнений, что письмо – чья-то манипуляция. Он посоветовал Розанову сообщить в полицию, и тот как будто бы согласился. Но дальше стал рассказывать, как евреи выживают его из русской публицистики, перечисляя имена, перед которыми молодой философ благоговел. Точно пора было уходить. Штейнберг был уверен, что он тут в первый и последний раз, но не таков оказался Василий Розанов: «Теперь вы должны доказать, что мы для вас не поганые, и бывать у нас». Прозвучало это как туш гостеприимству для еврея, и окончательно растерзанный визитом Штейнберг отправился домой.

Он не затаил обиду на Розанова, не обесценил его в своих глазах. За статьи о деле Бейлиса того исключили из Религиозно-философского общества – Штейнберг был решительно против. Несколько раз ему приходилось утешать дочерей Розанова, когда те страдали, видя травлю отца. Штейнберг досадовал, когда после дела Бейлиса Розанов писал в разных изданиях под псевдонимом противоречащие от текста к тесту выводы о произошедшем. Но примирился с его двуличием, когда в последнем фельетоне на эту тему Розанов признался, что обвинял Бейлиса из политических соображений.