За Толстого ответишь

Борису Эйхенбауму простили брата-антисоветчика – но не любовь к Ахматовой. И наказали не тюрьмой, а забвением: его труды о Толстом и Лермонтове назвали «клеветой на великих русских писателей».

4 сентября 1946 года Анну Ахматову и Михаила Зощенко исключили из Союза писателей – за «пакостничество и непотребство» и «пустую безыдейную поэзию». Решение приняли на заседании, где почти все цитировали постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» – и требовали выгнать «таких пошляков и подонков» из советской литературы.

Доктор филологических наук Борис Эйхенбаум был менее категоричен. Накануне он записал в своем дневнике, что считает Зощенко и Ахматову крупнейшими русскими писателями. Во время же своего выступления просто назвал резолюцию ЦК «фактом, который следует принять». Ну, и еще закончил речь словами, что «в чисто литературном отношении не все абсолютно ясно». Это робкое сомнение было мужественным поступком. И его ему не простили.

До этого момента литературоведу многое сходило с рук. Например, тот факт, что его родной брат Всеволод Эйхенбаум – больше известный как «дядя Волин» – был ярым врагом советской власти. За дружбу с Махно брата, кстати, чуть не расстрелял сам Дзержинский. Не припоминали профессору Ленинградского университета и «ошибок юности» – а именно, активного участия в 1916–1925 годах в Обществе изучения поэтического языка (ОПОЯЗ). Собственно, Эйхенбаум и основал ОПОЯЗ – вместе с Виктором Шкловским и Юрием Тыняновым. Эта троица, которую сравнивали с мушкетерами Дюма, встретилась в Санкт-Петербурге незадолго до революции 1917 года. К тому моменту молодой Эйхенбаум был уже известной фигурой в литературной жизни северной столицы.

Он приехал в Санкт-Петербург в 1905 году, закончив гимназию в Воронеже. В его семье потомственных интеллигентов на тот момент были уже и литераторы – как, например, его дед Яков Эйхенбаум, автор шахматной поэмы на иврите «А-крав», и врачи – его мать Надежда Глотова, русская дворянка, была одной из первых в России женщин-врачей. Сам Борис поначалу метался между филологией и музыкой, но вскоре написал свою первую, как он сам выражался, «статейку» – «Пушкин-поэт и бунт 1825 года». Ее опубликовали в журнале «Вестник знания», после чего Эйхенбаум сосредоточился на работе с языком.

Он писал и публиковал стихи, делал переводы с французского и выпускал обзоры иностранной литературы. А еще преподавал литературу в частной гимназии Гуревича. Он был знаком с Николаем Гумилевым, Осипом Мандельштамом, Георгием Ивановым и Владимиром Маяковским. Но профессиональный триумвират у него сложился как раз со Шкловским и Тыняновым. Вместе они сыграли главную роль в создании так называемого формального метода в литературоведении, легшего в основу ОПОЯЗ.

Вот как сам Эйхенбаум описывал идею ОПОЯЗ: «Такой метод у нас принято называть формальным – я бы охотнее назвал его морфологическим, в отличие от других (психологического, социологического и т.д.), при которых предметом исследования служит не само художественное произведение, а то, «отражением» чего является оно по мнению исследователя».

Формализм в изучении литературы противостоял застывшему академизму. Вот только он никак не уживался с идеологией в искусстве, поэтому после революции был в России, конечно, обречен. Летом 1921 года народный комиссар по военным делам Лев Троцкий опубликовал в «Правде» статью, в которой назвал формальную школу поэзии «препарированным недоноском идеализма», а опоязовцев – людьми, на которых «лежит печать скороспелого поповства». Критик Михаил Загорский, который позже войдет в историю литературы своими нападками на пьесы Михаила Булгакова, поддержал атаку на формалистов в журнале «Вестник театра»: «Конечно, они ребята беспутные, ненадежные и легкомысленные… все эти Ховины, Шкловские, Эйхенбаумы… Нам с ними не по пути».

Критикам не побоялся ответить только Эйхенбаум. Но его статью «Вокруг вопроса о формалистах» опубликовали вместе с пятью негативными отзывами. В итоге так называемый «диспут о формалистах» закончился тем, что ОПОЯЗ был закрыт.

Эйхенбаум продолжил заниматься литературоведением. В 1920-е годы вышли в свет его книги «Анна Ахматова. Опыт анализа», «Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки», статьи о Лескове и О`Генри. Самая знаменитая работа довоенного времени – трилогия, посвященная творчеству Льва Толстого.

В 1934 году семье Эйхенбаума выделили отдельную квартиру, а в следующем году он получил должность старшего научного специалиста Академии наук СССР по Пушкинскому дому. Еще через год в серии «Жизнь замечательных людей» вышла в свет его книга о Лермонтове, а Президиум Академии наук присудил ему степень доктора филологических наук – даже без защиты диссертации, просто за выдающиеся работы в области литературоведения.

В годы Великой Отечественной войны Борису Эйхенбауму чудом удалось пережить ленинградскую блокаду. Вот как он вспоминал это время: «Физически слабел с каждым днем, но умственная работа повышалась и принимала странный характер экстаза. Я не только лежал, но и спал очень мало: ложился около двух часов ночи, а в 6 часов утра вскакивал и бросался к работе… К концу декабря так ослабел, что едва передвигал ноги – волочил их, не поднимая. По лестницам поднимался со страшным трудом, опираясь всем телом на перила… 3 января 1942 года Союз писателей устроил меня в “Асторию” (стационар), где я пробыл до 18-го. Температура у меня была, когда пришел, 34,8 градуса, когда вышел – 35,7. Там я много работал над своей книгой… Когда я вернулся домой, положение в семье было настолько трудное, что я, несомненно, погиб бы, если бы вдруг не получил от университета паек. В феврале я получил его вторично и таким образом дотянул до марта. У меня была сильнейшая дистрофия, но умственная работа продолжалась с тем же напряжением».

В марте 1942 года Эйхенбаума эвакуировали по Дороге жизни и отправили в Саратов. В 1944-м наградили орденом Трудового Красного Знамени. Под конец войны он вернулся в Ленинград, где вскоре его выдвинули в члены-корреспонденты Академии наук. Вот только решение это отменили – сразу же после того заседания Союза писателей в сентябре 1946 года, на котором он отказался клеймить Зощенко и Ахматову. В ноябре 1946 года свет увидела статья «Вредная концепция профессора Б.М. Эйхенбаума». Основной обвинительный тезис: «Неуважение к русской литературе и великому народу, создавшему ее». После критики в СМИ Эйхенбауму пришлось уйти с должности заведующего кафедрой истории русской литературы ЛГУ.

Его статьи и книги перестали печатать.

В стране же тем временем началась кампания по борьбе с «космополитизмом». В интеллигентских кругах ходила присказка, точно отражавшая ее суть: «Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом». В «безродном космополитизме» и «низкопоклонстве перед Западом» обвиняли евреев. Кампания затронула и без того опального Бориса Эйхенбаума. Он, кстати, так говорил о своих корнях: «Виноваты ли мы в том, что в нас соединились пыл еврейской крови с ясностью, прозрачностью и яркой красочностью славянской души? Виноваты ли мы, что позади нас – бесстрашные моряки, любовь к простору, широте, волнам, морю – и глубокость созерцающей души, раздумье, восторг красоты, певучесть душевных струн, скалы и вершины гор, покрытые вечным снегом?»

Но на парткоме ЛГУ его работы и лекции были признаны «пережитками формализма, эстетства, аполитизма и объективизма». Газеты и журналы публиковали статьи с нападками на него. Вот цитаты из этих статей: «На протяжении более тысячи страниц своих писаний о Толстом Эйхенбаум ни разу не сослался на классические статьи В.И. Ленина», «Толстого – гордость национальной культуры – Эйхенбаум считал наименее национальным из русских писателей, трактуя все основные произведения Толстого как варианты произведений западноевропейской литературы», «Известна антипатриотическая оценка Эйхенбаумом творчества Лермонтова, в котором он пытался уничтожить национальную самобытность великого русского поэта», «Талантливое произведение советской литературы, роман Фадеева “Молодая гвардия”, Эйхенбаум назвал эпигонским».

Пятого апреля 1949 года ученый совет филфака ЛГУ должен был «проработать» космополита Эйхенбаума. Но тот не пришел, незадолго до этого перенеся сердечный приступ. Его все-таки изгнали из университета и Пушкинского дома. Но не арестовали – по тем временам и то хорошо. В 1952 году «Литературная газета» опубликовала статью Дмитрия Благого, Георгия Макогоненко и Бориса Мейлаха «За образцовое издание классиков». Большая часть текста была попросту украдена у Эйхенбаума.

С 1949 по 1953 год Эйхенбауму удалось опубликовать только одну маленькую статейку в «Огоньке» – к 40-летию со дня смерти Льва Толстого. Но после смерти Сталина ему предложили редакторскую работу. А в 1956 году разрешили вернуться в Пушкинский дом. Предлагали вернуться и в университет, но он отказался.

24 ноября 1959 года в ленинградском Доме писателей на вечере скетчей Анатолия Мариенгофа Эйхенбаум произнес вступительную речь. Она заканчивалась словами: «Самое главное для докладчика – вовремя кончить. Я умолкаю». Он вернулся на свое место в первом ряду – и умер.