«Думал, что я — последний еврей!»

Йораму Штыкгольду было всего три года, когда нацисты захватили Польшу. «Если хотите, я расскажу вам о своей жизни, однако вынужден предупредить — историй о концлагерях и крематориях вы от меня не услышите. Ничего такого героического. За годы нацистской оккупации я не встретил ни одного храбреца, — говорит он. — Моя история — о том, как маленькому мальчику удалось выжить, благодаря удаче, находчивости и выдержке».

76-летний Йорам (Влодек) Штыкгольд сомневается в том, что история его жизни будет кому-то интересна. «Кто захочет слушать об ужасах, творившихся в Варшавском гетто?» — спрашивает он.

Недавно ему позвонили из Мемориального музея Холокоста США и сообщили, что фотография, сделанная в детском доме, куда он попал после войны, была включена в альбом, созданный в рамках проекта «Помни меня». Цель проекта — найти сведения об оказавшихся в этом приюте 1100 еврейских сиротах, переживших Холокост.

Воспоминания Штыкгольда драматичны, сюрреалистичны и весьма сумбурны. Он родился в сентябре 1936 года в Варшаве в состоятельной семье. Его отец, инженер Мстислав Юзеф Штыкгольд, владел одной из крупнейших в Европе фабрик по производству газовых уличных фонарей. Дед Йорама был крупным торговцем недвижимостью.

Йорам был младшим ребенком; в семье была еще старшая дочь Ванда. Нацисты оккупировали Польшу осенью 1939 года. Дом Штыкгольдов стоял на территории, вошедшей в Варшавское гетто. Нацисты забрали у семьи все ценные вещи и отправили жить на кухню. Оставшаяся часть дома была отдана под прачечную для немецких солдат.

Йорам рассказывает, что в доме постоянно стоял запах хлорки. Выжить в гетто им удалось благодаря спрятанным деньгам и бриллиантам. В обмен на драгоценности Мстислав Штыкгольд приобретал продукты, лекарства и другие необходимые вещи. Ради спасения семьи отец семейства пытался задействовать свои связи во внешнем мире.Через некоторое время его старшая дочь, Ванда, сумела выбраться из гетто и поселиться на «арийской стороне» с поддельными документами. Перед уходом из гетто она научила Йорама, остававшегося с родителями, христианским молитвам, знание которых ему пригодилось в будущем.

«Я многое забыл, однако эти молитвы я помню наизусть, слово в слово, — признается он. — Такое не забывается. В первые месяцы в гетто, когда мы выходили с мамой на улицу, она закрывала мне глаза, чтобы я не видел творившегося там ужаса. Однако я помню, что в гетто было шумно, как в пчелином улье, и очень тесно. Кроме того, там стоял ужасный запах. Люди медленно и мучительно умирали. На улице я старался не поднимать головы: не хотел видеть весь это кошмар и сталкиваться взглядом с немцами».

Бабушка и дедушка Штыкгольда, в прошлом одни из самых обеспеченных варшавян, остались без единого гроша в кармане. Йорам рассказывает, что дедушка чистил общественные туалеты. Бабушка в гетто сильно сдала и вскоре скончалась.

Когда немцы устроили обыск в их квартале, напуганный дедушка выскочил из ванной, забыв натянуть на себя штаны. «Увидев его, мы стали смеяться. Наша жизнь висела на волоске, а мы так смеялись, что не могли остановиться. Сюрреализм — иначе не скажешь, — вспоминает Йорам. — Вскоре началась ликвидация гетто: немцы вышвыривали жильцов из домов, на улице были слышны выстрелы. Мы перебегали из квартала в квартал. Забежав в дом какой-то женщины, мы увидели кастрюлю с горячим супом на столе; вокруг сидели ее дети. «Я был изможден, мои родители понимали, что если я ничего не съем, то просто умру, — говорит Йорам. — “Мой ребенок болен, — сказала мама хозяйке, — не могли бы вы дать ему немного супа?” — Но женщина отказала. “Будь вы в моей ситуации, вы бы дали?” — спросила она».

Тогда Йорам впервые увидел маму плачущей. «Внезапно мы услышали выстрелы. Пора было уходить. Мы час бегали по подвалам и крышам, и в итоге снова оказались в доме той самой женщины. На этот раз там было пусто. Ни ее, ни детей не было: либо их забрали немцы, либо они смогли убежать. Кастрюля с еще горячим супом стояла на столе. Так я остался жив. До сих пор не понимаю, как так вышло. Нестерпимый голод сопровождал нас постоянно. Нацистские рейды участились — приближалась окончательная ликвидация гетто. Мое состояние стремительно ухудшалось: я не ел и не пил. Мама видела, что с каждым днем мне становится все хуже. Она считала, что нам нет смысла бежать. Она хотела достать пропитание любыми способами — пусть даже ценой собственной жизни. Мы вышли из укрытия на улицу и пошли по дороге. По обеим сторонам стояли немцы, были слышны выстрелы. Тем не менее на нас никто не обращал внимания. Людей расстреливали; улица наполнялась криками. С каждым шагом мое сердце колотилось все сильнее, я чувствовал, как страшно моим родителям. Несколько минут ходьбы показались нам целой вечностью. Вдруг рядом с нами показалась конная полиция — мы бы уверены, что наши дни сочтены. Но они нас будто не замечали. Мы сошли с дороги и ушли в другую часть гетто, где нам наконец-то помогли».

По словам Йорама, поначалу в гетто было невероятная давка, однако с началом рейдов его население заметно сократилось. «Мы покинули гетто за две недели до восстания, которое началось в апреле 1943 года. Отец достал нам с мамой поддельные документы, и мы решили бежать. В последний момент отец сказал, что не пойдет с нами. Мой дедушка был очень религиозным человеком. Он считал, что эти испытания посланы нам свыше и наказания нам не избежать. Он заявил, что не покинет гетто, и отец не смог его бросить, хотя нам было куда уйти. Мы с мамой покинули гетто и спрятались в одном из бедных районов Варшавы».

В своем новом убежище Йорам с матерью прожили недолго. Приютившая их полька нашла у Елены меха и две пары туфель из крокодиловой кожи. «Мама до последнего дня следила за собой и всегда очень хорошо выглядела. Когда мы пришли домой, хозяйка стала кричать: “Где вы достали эти вещи? Они очень дорогие!” “Вы хотите знать?” — спросила мама. — Сейчас я вам расскажу. Но прежде накормлю ребенка». Елена приготовила еду, затем незаметно собрала вещи, и они с Йорамом ушли. «Я никогда не забуду ту ночь, — вспоминает он. — Было очень холодно; мы с мамой вдвоем брели по пустынной улице на другой конец Варшавы. С минуты на минуту в городе должен был начаться комендантский час, и нам пришлось сесть на трамвай, которым могли пользоваться только немцы. У мамы были железные нервы. “А теперь мы сядем в трамвай”, — сказала она. Я сразу все понял. Мы дождались темноты и сели в трамвай — прямо напротив двух немецких офицеров. Мама улыбалась — они улыбались ей в ответ. Я был ужасно напуган и не мог выдавить из себя ни слова. Мама была очень красивой женщиной, и они, конечно же, обратили на нее внимание. Один из них пытался ухаживать, а другой посадил меня к себе на колени. Пока мы ехали, он рассказывал мне какие-то истории и показывал что-то за окном».

Вскоре Йораму пришлось расстаться с матерью. Ребенка отдали его бывшей няне, которая ухаживала за ним еще до войны. Он вспоминает, как они пришли с ней на детскую площадку, откуда было видно горевшее гетто. Возле карусели стояли дети с родителями, с интересом наблюдавшие за происходящим. «Мне пришлось сделать вид, что мне тоже весело, — рассказывает Йорам. — На улицах гетто полыхал огонь, валили клубы дыма, были слышны выстрелы. Я понимал, что там остались мой отец и дедушка».

Мама Йорама пряталась в доме их друзей-поляков. Каждые две недели она приходила навестить сына — их встречи длились буквально несколько минут. «Как-то раз няня рассказала матери, что о нас узнал ее муж. Он предложил сдать нас полиции и получить вознаграждение. Мама тут же решила, что нужно бежать. Она остановилась у магазина игрушек и попросила няню подождать их с Йорамом у входа, пока она будет выбирать сыну подарок. Мы вошли в магазин, мама тут же спросила у продавца, где здесь другой выход, и мы сбежали, оставив няню ждать нас на улице».

Елена перевезла Йорама в Жирардув, городок недалеко от Варшавы, где он до конца войны жил у одной христианской семьи. По словам Йорама, за укрытие ребенка матери пришлось заплатить внушительную сумму.

Когда война закончилась, Йорам остро ощутил одиночество: «Тогда мне казалось, что я — единственный еврей, которому удалось остаться в живых. Других евреев я не встречал. Мне было всего девять лет, я не знал, что делать и как жить дальше».

Его мать и сестра тоже выжили. Они нашли Йорама только через полгода года после окончания войны. Он был болен и очень слаб; его тело распухло от голода и было покрыто ранами. Чтобы выздороветь, ему потребовались долгие месяцы.

Елена Штыкгольд работала воспитательницей в еврейском детском доме в Отвоцке, курортном городке недалеко от Варшавы, открытом благотворительной организацией «Джойнт». Она забрала Йорама в приют, где он жил вместе с другими детьми, потерявшими во время Холокоста родителей.

В 1949 году детский дом расформировали, и Йорам остался жить с матерью, которая к тому времени вышла замуж.

В возрасте 21 года Штыкгольд репатриировался в Израиль, где встретился с сестрой, приехавшей туда несколькими годами ранее. В Израиле Йорам отслужил в ЦАХАЛе, получил образование архитектора, создал семью. Йорам и его жена Лиора вырастили двоих детей, сегодня у них уже шесть внуков.