Любимый шут Петра Великого

Он помогал Петру I брить бороды боярам, стал королем, побывал в ссылке. Ян Лакоста, потомок испанских евреев, очень нравился русскому царю и очень не нравился его придворным. Ведь мало кто умел так зло и остроумно высмеять каждого из них.

Откуда взялся при петровском дворе Лакоста, доподлинно неизвестно. Появился он там, будучи человеком уже почтенным, отцом семейства с женой и детьми. К моменту судьбоносного знакомства с Петром I наш герой уже объездил всю Европу, но нигде надолго не задержался. Оказался в Гамбурге, где открыл маклерскую контору, но прогорел. Что делать дальше, Лакоста не знал. А тут как раз в город приехал русский царь, который, по слухам, весьма ценил ум и талант. Лакосту представили Петру I. По одной из версий, еврей придумал весьма остроумный повод для знакомства: решил предложить себя русскому царю в качестве советника по страхованию. Но просто так с царем не познакомишься — вот и воспользовался наш предприимчивый герой посредничеством русского посланника Антипа Гусакова. Вот только оба просителя понятия не имели, что в далекой России ни о каком страховании слыхом не слыхивали. И если Лакосте это было простительно, то Гусаков, конечно, серьезно осрамился. Петр I, посмеявшись, весьма по-разному оценил их старания: Гусакова лишил месячного жалования за пренебрежение отечественными реалиями, а Лакосту взял с собой в Россию.

Это, впрочем, только легенда, хотя и весьма остроумная. Более прозаическую версию знакомства Петра с его будущим любимцем приводит французский посол де Лави, который утверждает, что Лакоста прибыл к царю вместе с янтарным кабинетом — подарком от прусского короля. Образованность и острый ум посланника так понравились государю, что тот взял его вместе с женой и детьми с собой в Россию. Верить французу, впрочем, нелегко: в тех же записках он утверждает, что Лакосте было пятьдесят лет от роду. Тут надо понимать, что в те суровые времена мало кто доживал до сорокалетия. И человека за сорок (да даже за тридцать) считали уже глубоким стариком. Есть и еще одна деталь в записках француза, которая ставит достоверность изложенных им фактов под сомнение. Он утверждает, что родители Лакосты были испанцами. Между тем, по другим свидетельствам, были они из марранов, а при дворе заморского гостя называли не иначе как «жид Лакоста». При остром языке шута такое прозвище вряд ли осталось бы без отповеди, если бы не соответствовало действительности.

Итак, в 1714 году Лакоста с женой и детьми садится на корабль, отплывающий из Пруссии в Россию.
— Как не боишься ты садиться на корабль, зная, что твой отец, дед и прадед погибли в море? — спросил его провожавший семейство приятель.
— А твои предки от чего умерли? — спросил Лакоста.
— Преставились блаженною кончиною на своих постелях.
— Так как же ты, друг мой, не боишься еженощно ложиться в постель? — улыбнулся Лакоста и отправился в далекое плавание к своей новой родине.

Благодаря прекрасному образованию он становится одним из любимых собеседников царя. Однако Петр определяет его не в советники, а в шуты. Дерзкий язык Лакосты доставляет государю немало удовольствия. В отличие от иных правителей, Петр не держал при себе обычных дурачков, забавляясь их скабрезностями и драками с придворными. Выражаясь современным языком, Лакоста становится придворным сатириком, который позволяет себе весьма острые шутки в адрес царивших в России нравов и бестолковых придворных. Как-то один из состоявших при царе бояр раздраженно спросил еврея, зачем он разыгрывает из себя дурака. «У нас с вами для этого разные причины, — отозвался Лакоста. — У меня недостаток денег, а у вас — ума».

Шут, конечно, сразу нажил себе при дворе массу врагов. Одним из самых опасных был сподвижник Петра Александр Меншиков, властный и обидчивый человек. На евреев у Александра Даниловича был страшный зуб. Соплеменник Лакосты Антуан Дивьер, который тоже прибыл с Петром из его европейского путешествия, завел интрижку с сестрицею царского фаворита. Меншикова связь эта страшно оскорбила. И он вместе со слугами поколотил еврея, который к тому времени занимал уже весьма значительный пост при Петре. Царь так осерчал, что приказал Меншикову отдать сестрицу Дивьеру в жены. Молодые были счастливы, а царский фаворит всю оставшуюся жизнь скрежетал зубами и выискивал всякие способы навредить зятю. В чем в итоге преуспел, но уже после смерти Петра. Дивьер был дружен с Лакостой. Что, конечно, сделало шута злейшим врагом Меншикова. Он не раз грозился прибить шута в ответ на его дерзкие замечания. Шут испугался и решил пожаловаться царю.

— Ежели он тебя доподлинно убьет, — усмехнулся Петр, — то я велю его повесить.
— Я того не хочу, — возразил шут, — но желаю, чтоб Ваше Царское Величество повелели его повесить прежде, пока я жив.

Петр не уступает шуту в остроумии. После заключения Нейштадтского мира Лакоста просит царя наградить его землями, отвоеванными у Швеции. Царя шутка позабавила: ведь и в самом деле придворные частенько подавали челобитные с просьбами о том, что им было совершенно не положено. В ответ Петр наложил на поданную шутом бумагу резолюцию: «Отдать ежели нет наследников законных против тракта со шведами». Так во владении у шута оказался крошечный необитаемый остров Соммерс в Финском заливе. Вместо печати Петр приложил к грамоте рубль.

Лакоста так удачно раздражал придворных и веселил царя, что даже получил от государя титул «короля» с настоящей коронацией и подданными. Правда, в подданные еврею он определяет ненцев-оленеводов, которые и пришли поклониться шуту-правителю. Ненцы эти были постоянным предметом развлечения Петра: сначала их королем он назначил некоего француза Вимени, устроил пышную церемонию «коронации», отчаянно веселился на пиру. Когда же Вимени помер, организовал не менее пышные похороны, на которые пригласил даже послов иностранных государств. Едва отгремели похороны одного «самоедского короля», как тут же стали собирать пир для «коронации» нового — Лакосты. Шут с удовольствием подыграл царю и уселся на «трон».

Но вражда с царским фаворитом продолжалась. Жестокий интриган Меншиков выискивал способы сгубить «жида Лакосту». И нашел. Во время Прутского похода Лакоста подружился с другим приближенным к трону евреем — вице-канцлером Петром Шафировым. Шафиров служил Петру верой и правдой, но Меншиков изыскал способ извести высокопоставленного инородца: обвинил его в казнокрадстве и сокрытии еврейского происхождения. Шафирова бросили в тюрьму и приговорили к смерти. Перед казнью Лакоста отправился навестить товарища, чтоб развеять его горькие думы. Меншиков, прознав про визит шута в тюрьму, представил дело как государственную измену. Лакосту сослали в Сибирь. Антуан Дивьер попытался спасти соплеменника, но единственное, в чем преуспел, смог выделить шуту карету и охрану из двух человек, которые сопроводили его к месту ссылки.

Вернулся в Петербург Лакоста только при Анне Иоанновне. Императрица хоть и не любила евреев, некоторым из них оказывала особое внимание. Она помиловала Лакосту, пригласила в столицу и вернула его на «должность» шута. Но это уже было шутовство совсем иного порядка. Анна Иоанновна к сатире относилась с подозрением, а от шутов требовала скабрезных шуток и глупых ужимок. Шуты при ней восседали на корзинах с яйцами и отчаянно кудахтали: императрица хохотала до слез.

Лакоста и при Анне Иоанновне считался «самоедским королем». Царицу очень веселило, к примеру, когда шут разбрасывал пригоршнями серебро перед своими подданными, а те дрались и толкались в погоне за монетами. И хотя Лакоста страдал от новой роли, которую приходилось исполнять при дворе, он стал первым шутом, в честь которого Анна Иоанновна приказала выстроить фонтан. Так в Летнем саду появился фонтан «Лакоста».

Сооружение, правда, было разрушено наводнением, но ученые полагают, что на постаменте возвышалась фигура придворного сатирика. Еще один знак внимания, которым одарила императрица Лакосту, — орден Святого Бенедетто, который она учредила специально для своих шутов. Но ни милости царицы, ни покровительство Шафирова, тоже вернувшегося ко двору, не утешали Лакосту. Он был человеком уже почтенного возраста, глупые ужимки и розыгрыши были ему не по душе. Шут устал.

Существуют разные версии о его дальнейшей судьбе. Писали, что Лакоста уехал обратно в Гамбург. По другой версии, избавиться от унизительного положения ему удалось только в 1740 году, когда власть перешла к регентше Анне Леопольдовне. Новая правительница отпустила всех шутов на волю, выдав им щедрое вознаграждение. Не по душе ей было их унизительное положение. Но долго ли наслаждался Лакоста вольной жизнью, неизвестно. О его старости и смерти нет никаких документальных свидетельств. Ходил только анекдот о том, что на смертном одре бывший шут сказал духовнику, что хотел бы попросить Господа продлить его годы до тех пор, пока выплатит долги.

— Желание зело похвальное, — отвечал духовник, — надейся, что Господь его услышит и авось либо исполнит.
— Ежели б Господь и впрямь явил такую милость,— шепнул Лакоста одному из находившихся тут же своих друзей, — то я бы никогда не умер.