Книги рук Соломона

На Большой Пушкарской, 46 в Санкт-Петербурге притаилась маленькая мастерская Зиновия Соломона, переплетчика книг в третьем поколении. В беседе с корреспондентом Jewish.ru он рассказал, что пишут в своих мемуарах местные прокуроры, зачем к нему ходят бритоголовые гангстеры и какие самые старые книги ему приходилось переплетать. Вдобавок же вспомнил, когда на Дворцовой площади можно было пасти коз.

Про то, как семья пасла козу на Дворцовой площади

Мой отец основал эту нашу переплетную мастерскую в 1978 году, а через четыре года он умер, и мне пришлось заменить его, хотя до этого я всю жизнь работал инженером-механиком. Я живу здесь в десяти минутах ходьбы, и вот так уже больше 30 лет у меня неизменный маршрут. Это, конечно, рутина, но в самом приятном смысле этого слова. Рутина может быть противной, но моя – приятная.

Я переплетчик в третьем поколении. Мой дедушка это дело знал, и все его девять детей были обучены этому ремеслу. В еврейских семьях же всегда знали ремесла. И поэтому Кузнецов, Переплетчиков, Воскобойников, Столяров – это все еврейские фамилии. Во всяком случае, все Воскобойниковы и Переплетчиковы, которых я знал, были евреями.

Моя семья перебралась из Пензы в Петроград в 1918 году. У моей бабушки родился девятый ребенок, и она умерла в возрасте 42 лет, жить в Пензе стало трудно, так что переехали. Жили под аркой Главного штаба – там им выдали комнату. Как-то сумели пробиться – переплетным делом занялись. Казалось бы, 1918 год на дворе – а они все выжили. Из Пензы они привезли козу. И пасли ее не где-то, а на Дворцовой площади. Там тогда трава произрастала среди камней, и козе было что поесть – вот она и гуляла.

Про детские книжки от гангстеров

За все годы, что я здесь, заходил всего один хам. Когда отец умер, я выдавал книжку, и первый лист был наискосок обрезан: отец доделывал ее в свой последний рабочий день перед смертью и плохо себя чувствовал. И парень возмутился. Я сказал: мастер умер. А он ничего. Я ему вернул деньги. Он взял деньги и ушел.

Но чаще всего люди приятные ходят. Во-первых, это связано с тем, как сам к людям относишься, и еще с качеством работы, конечно, которую ты предъявляешь. Во-вторых, чаще всего приходят люди с высоким IQ – как правило, читающие. Молодежи не так много.

Был смешной случай. Один раз ко мне зашли двое ребят, и я подумал, что сейчас они будут меня убивать. Выглядели, как страшные гангстеры, бритые наголо. А они вдруг достают книжку «Улица младшего сына», такую советскую-пресоветскую книжку про пионеров, и говорят: «Надо переплести!» Я думал, они сейчас будут бить, а они – книжку про пионеров. Потом еще приходили, они же, с чем-то типа «Красной Шапочки».

Приносят иногда удивительные книги. Например, приходила женщина с экземпляром «Горя от ума» 1923 года. Купила ее у букинистов, книга была на скрепках сшита, вся в ржавчине. Я ее разобрал, перебрал. Она очень ценная – со вступительным словом от Немировича-Данченко. Было еще дореволюционное издание «Мертвых душ», и судя по всему, с него делали декорации для театральной постановки. Там каждый шаг Чичикова был в рисунке – все позы, все. На каждой странице было по несколько рисунков. Что-то сумасшедшее.

Торы мне приносят, Библии мне приносят, а Коран ни разу не приносили. У меня есть один татарин, бывший спецназовец, исключительно образованный человек – приносит только дореволюционную литературу. Но Коран и он не приносил.

Про прокуроров и их мемуары

Ко мне ходит прокурор бывший – мемуары пишет. Вообще, довольно много людей приносят свои мемуары, хотят, чтобы в семье что-то осталось после них. Названия книжек обычно без загадок, типа «Моя жизнь», но сами книжки бывают очень интересными – я, если есть время, полистаю, посмотрю. Чаще всего про военные годы, потому что в основном пожилые люди этим занимаются. Запомнились воспоминания человека по фамилии Жук – про то, как он в войну пробирался из Ленинграда до самого юга России, и его все соглашались прятать.

Родители, которые знают толк в сказках, приносят переплетать старые детские книжки. И не только потому, что им эту книгу читала их бабушка. Дело еще в том, что современные книги сильно редактируют – иногда до того, что искажают смысл сказки. Например, недавно переиздали «Гусей-лебедей», и в более старых изданиях девочка была добрая и не спекулировала своей добротой. Скажем, когда яблонька ее просила: «Потряси меня, мне тяжело», то она ее трясла: «Пожалуйста, ради бога». И потом уже яблонька ей помогала. А в новом варианте девочка говорит: «Ну, такие яблочки и у нас в саду есть», – и бежит мимо, и только на обратном пути, когда ей приходится прятаться, она трясет яблоньку, чтобы та помогла ей. И это две разные девочки получаются. У новой девочки к яблоньке подход какой-то потребительский. Поэтому знающие родители приносят чинить старые книжки. В старых книгах и иллюстрации другие – человеческие.

Про конкурентов и продолжателей дела

Рекламы у меня нет никакой, только табличка на входе (за которую мне, кстати, надо было заплатить 17 тысяч рублей чиновникам за разрешение), но не бывает дня, чтобы я стоял без работы. Иногда последнюю книжку делаю и уже думаю, что делать дальше, когда входит заказчик. Вот вчера зашел человек и принес мне 24 книги. Это уже на неделю работы мне хватит.

Переплетных мастерских в городе всего две осталось вместе с моей. Работа эта непопулярная, всегда считалась малооплачиваемой: за переплет кандидатской работы я беру в среднем 500 рублей, книжки – в зависимости от сложности – от 500 до 1500 рублей. В советские времена на каждом предприятии была переплетная мастерская, потому что документацию нужно было переплетать.

Не уверен, что кто-то в семье продолжит дело. Дочь у меня музыкант – концертмейстер. Внучка – в хоре. Из мужского пола подрастает только один внук – а я все-таки считаю, что работа переплетчика – это тяжелый физический труд, и потому – мужская. Но внуку всего восемь лет, и я вряд ли доживу до момента, когда он сможет заниматься этим делом, да и вряд ли это будет ему интересно.

В моей мастерской сильный запах. Кто-то воротит нос, но некоторым, наоборот, нравится. Это запах клея. И я им пропитан насквозь. Столярный клей, которым я пользуюсь, – его ели в блокаду. Да, в нем есть калории – он животного происхождения. И вся моя жизнь связана с этим клеем – потому что я родился как раз в самую страшную блокадную зиму в ноябре 1941 года в Ленинграде.

Говорите, я хорошо выгляжу для своих 74 лет? Спасибо. Это потому что я всю жизнь проработал. Да и жизнь простая была: учился, женился – ничего необычного. Но я постарался прожить ее при этом порядочным человеком. Разве не в этом смысл? Гениальным быть никогда не хотел – это отклонение от нормы. А вот быть честным и нравственным – можно.

Про свои книжные предпочтения

Я в жизни не выбросил ни одной книги. А, нет, вспомнил, выбросил – собрание сочинений Ленина. И Сталина в придачу. Лет 10 назад уборку дома устраивал и понял, что этим книгам пора уходить. Настольных книг у меня две: «1984» и «Записки Ильфа и Петрова». Потому что эти две книги про нас. В одной человек описал всю нашу жизнь в деталях, только другим немножко языком, а вторая – просто гениальная сатира. А если хочется непременно о любви почитать, то для этого есть Ги де Мопассан.

Каково это – быть русским евреем

В наше время, слава Б-гу, быть евреем уже не считается чем-то эксклюзивным. Повышенный интерес, в том числе и нездоровый, проявляют к нации, когда она чем-то уж слишком выделяется. Например, в советскую эпоху у нас были выдающиеся шахматисты – в большинстве своем евреи. Артисты были, врачи. И это вызывало зависть. А сейчас число евреев, в том числе и талантливых, уменьшилось в России, и отношение к ним нивелировалось.

Друзья у меня, в основном, евреи. Хотя чем русский еврей отличается от обычного русского, я затрудняюсь сказать. Но есть закономерность – найти пьяниц среди евреев в целом сложнее, чем среди русских. Или вот, например, когда я работал на предприятии и была Шестидневная война, народ задавал много вопросов, возмущался: «Почему нельзя этих евреев скинуть в море?» В этом отношении русские люди более подвержены идеологической обработке, чем евреи.

При этом я чувствую, что родина моя – Россия. Здесь я родился, и это культура моя. И я ничего плохого для себя в России не вижу: я живу в достатке, меня никто не притесняет – ни по национальному признаку, ни по какому. Поэтому нет оснований быть недовольным. И по-хорошему, культура у нас у всех одна – Пушкин-то общий.