Чума на всю Одессу

В августе 1812 года Одесса, казалось, вымерла. Смердящий запах не перебивали даже костры. На улицах не было ни души, лишь разъезжали повозки с разными флагами: красный означал – заражены чумой, черный – уже умерли. Работали только арестанты и те, для кого премия в тысячу рублей перевешивала страх смерти. Но было место и бескорыстной доброте, как в случае «менялы» Янкеля Рублева.

Чуть более двух столетий назад красавица Одесса, тогда молодой, но стремительно развивавшийся город-порт, казалось, воспрянула после длительного торгового бездействия, связанного с очередной русско-турецкой войной 1806-1812 годов. Вслед за подписанным в мае 1812 года мирным договором и возобновлением торговых отношений пристани вновь были наполнены кораблями, а купцы бойко вели торговлю. И ни для кого не секрет, что значительную часть торговцев составляли евреи, черта оседлости для которых в тогдашней Новороссии была определена задолго до появления самой Одессы. Привилегии, пожалованные городу правительством по образу нынешних свободных экономических зон, да и благожелательное отношение к евреям отцов-основателей города способствовали постоянному увеличению числа еврейского населения. Но вслед за воодушевлением в город пришла и печаль. А евреи, задействованные в основном в торговле и производстве – сферах постоянного общения и контакта с людьми, стали первыми жертвами эпидемии чумы, завезенной на иностранных судах и окутавшей Одессу летом 1812 года. Смертоносную эпидемию город знавал и до этого, случится она не единожды и после, но именно эта вспышка считается самой страшной, когда без малого 30-тысячный город потерял каждого девятого своего жителя.

Как известно, Одесса может прожить без чего угодно, будь то хлеб, соль и даже власть, но только не без слухов. Зародившись в пределах двора, они распространялись сперва на целую улицу, затем район, а позже и вовсе на весь город уже в статусе факта. А поэтому, как только появились первые упоминания о чуме, в городе тут же закрепилась версия, что зараза попала в город от одного из иностранных поклонников местной актрисы. Якобы тот, не желая дожидаться установленной процедуры карантина, передал ей контрабандой золотое кольцо с бриллиантом, упакованное в вату. Кольцо, соответственно, было заразным, от него зараза передалась актрисе, а затем и всему ее окружению. Правда, когда выяснилось, что указанная актриса жива, рассказавшие объясняли все ее иммунитетом, а вот близкий ей круг людей им не обладал. Стоит ли говорить, что долгое время косые взгляды винивших актрису в начале всех городских бед, неоднократно устремлялись ей вслед. Впрочем, слухи были не совсем безосновательны, и к театру первый официально зарегистрированный случай отношение все же имел.

2 августа 1812 года одесский полицмейстер Мавромихали столкнулся сразу с несколькими случаями смерти в театральном доме, где проживали гастролирующие актеры. После этого он собрал медиков на экстренное совещание. Представив им тела трех умерших актрис итальянской оперной труппы, полицмейстер отвел их в соседнюю комнату и попросил осмотреть дочь одной из умерших и ее служанку. У них были все симптомы, которые, по словам очевидцев, еще вчера наблюдались у тех, кто был мертв. Опасений особых никто тогда не высказал, но когда через несколько дней с такой же горячкой и пятнами обратились еще несколько человек, а к исходу третьего дня все они умерли, врачи уже уверенно диагностировали чуму. Подтверждением этому служили всё новые и новые жертвы в разных городских районах. Инфекция быстро распространялась по всему городу, а через неделю уже и по прилегающим хуторам и предместьям.

В конце августа генерал-губернатор Новороссийского края Эммануил Ришелье объявил город «в сомнительном положении» и собрал медицинский совет. Врачи постановили разделить Одессу на 13 частей, поручив контроль за каждой медику и отдельному доверенному лицу – комиссару. Проверяющие должны были досмотреть все дома и отделить больных людей от здоровых, а также организовать очистку каналов и колодцев. Помимо введенного карантина было решено создать около десятка мест для содержания больных по всему городу, но принятые меры оказались малодейственными. И если число умерших за август составляло 30 человек, то в начале сентября столько же умирало уже каждые сутки.

В такой ситуации Ришелье объявил карантин в части Херсонской и Подольской губернии. На определенных им карантинных линиях останавливали каждого, после чего отправляли в 30-дневную обсервацию. В Еврейской больнице организовали отдельный карантин для иудеев, которым необходимо было соблюдать ритуальные процедуры. В карантинах уходом за больными, а также дезинфекцией помещений занимались арестанты и проштрафившиеся нижние чины царской армии, многие из которых впоследствии умирали. Выжившие же получали амнистию и вознаграждение. За вознаграждение нанимались и простые люди, для которых обещанная и более чем внушительная по тем временам сумма в тысячу рублей перевешивала страх собственной смерти.

Но были и те, кто делал это абсолютно бескорыстно. Так, в истории остался пример Яакова-Арона-Зеева, сына рабби Мордухая. Все называли его просто Янкель Рублев – он был владельцем «меняльной лавки», где обменивал всевозможные иноземные деньги на русские рубли и наоборот. Во время смертоносной эпидемии он с риском для жизни приносил больным пищу и ухаживал за ними. Тем же, кстати, занимался и сам градоначальник Ришелье, неоднократно встречавший Яакова в домах многих больных. Уже после эпидемии Рублев удостоиться его личной благодарности и права выбора между денежным вознаграждением и орденом «За прекращение чумы». Яаков же, говорят, отказался от всего предложенного со словами, что делал он это не за награды, а из чувства сострадания к больным, многих из которых ему, кстати, удалось выходить и спасти. После такого отказа Ришелье наградил его и ордером, и премией.

Герцог Арман-Эммануэль Ришелье был вообще человеком порядочным, проявив себя в месяцы всеобщего ужаса толковым градоначальником. Он, например, запретил рыбную ловлю и всякие торгово-морские отношения. Но купцы продолжали торговать. Тогда им был издан указ, запрещающий нотариусам и купеческим конторам заключать торговые сделки. А с 13 сентября город был окружен карантинною цепью с запретом выпускать оттуда любого, невзирая на причины и возможные предлоги. Когда же и к середине ноября конца эпидемии все еще не было видно, Ришелье ввел всеобщий карантин. Все собрания были запрещены, храмы и синагоги закрыты, из своих домов выход людям был категорически запрещен.

В дома могли войти только комиссары, врачи и мортусы. Последние, одетые в кожаные платья и рукавицы, шестами с крюками вытаскивали больных и умерших из домов, складывая их на повозки с флагами разных цветов: белый означал болезнь без признаков чумы, красный был на повозках с больными заразой, а черный означал умерших. По городу передвигались лишь эти повозки да патрули, следившие за соблюдением карантина. Везде горели костры как самое распространенное средство обеззараживания воздуха. Двери и окна всюду были закрыты, но от смердящего запаха не спасали даже ароматические масла.

Так продолжалось вплоть до января 1813 года, когда эпидемия стала потихоньку отступать. Как уже рассказывал Jewish.ru, первую противочумную вакцину изобретет именно одессит Владимир Хавкин, но произойдет это уже в конце XIX столетия, за время которого Одессу испытают на прочность еще две эпидемии. Но эпидемия 1812-1813 года по количеству унесенных ею жертв останется самой страшной за всю историю города. Умерших от болезни свозили за город и хоронили. Количество жертв чумы было столь велико, что вскоре на месте захоронений появился восьмиметровый холм, который засыпали ракушечником. Прозванный одесситами «Чумной горой» или просто «Чумкой», он находится там и поныне, но является отнюдь не единственным пристанищем жертв эпидемии. Всего в городе, по архивным данным, имелось 12 подобных кладбищ, в том числе и еврейское, находившееся между «Чумкой» и первым городским некрополем.