Расстрел за Цветаеву

Цветаева обожала его, хотя он был любовником её дочери Али при живой жене. Когда Алю сослали в лагеря – у Самуила Гуревича всё пошло в гору, когда выпустили – его расстреляли.

Дорогая Аля, узнала от Мули, что ты получила книги… Скоро выходит очередная Дружба Народов, с моими поляками и частью моих евреев, пришлю непременно!» – так начиналось последнее письмо Марины Цветаевой дочери Ариадне Эфрон, отбывавшей ссылку в Княж-Погосте в районе Воркуты.

В этом письме, как и во всех предыдущих, наравне с известиями о ее отце Сергее Эфроне и брате Георгии, в домашнем обиходе просто Муре, центральное место занимали упоминания о Муле. «Муля мне сказал, что обо всех приездных делах пишет тебе сам, чем с меня снимает гору». «Муля клянется, что достанет тебе гвоздичного масла от комаров – дивный запах, обожаю с детства». «Муля только тобой и жив, после писем повеселел, подписал договор на большую работу, деятельно собирается к тебе. Он был нам неустанным и неизменным помощником – с самой минуты твоего увода».

Мулей в кругу семьи Цветаевой называли Самуила Давидовича Гуревича, покорившего сердце Ариадны. «Муж, который даруется единожды в жизни, да и то не во всякой», – говорила сама Ариадна о своем избраннике, хотя они не были никогда женаты. То, что она выжила в лагерях, во многом заслуга Гуревича: он сохранял в ней тягу к жизни своими письмами, полными любви. С другой стороны, в его биографии так много белых пятен, что некоторые исследователи уверены: сотрудники НКВД просто-напросто приставили Гуревича к Ариадне Эфрон, и он помог «сопроводить» в лагеря сначала ее, а после и ее отца.

Они познакомились в «Жургазе», созданном Михаилом Кольцовым. Самуил был старше Али на восемь лет – он родился в 1904 году в Швейцарии. Его родители, профессиональные революционеры, эмигрировали из России буквально за несколько месяцев до его рождения. Затем переехали в США. В уже советскую Россию они вернулись, когда Самуилу исполнилось 15. Среднюю школу юноша заканчивал в Москве – в одноклассниках имел Льва Седова, сына Троцкого, был вхож в их дом.

За это – официально, «за троцкистский уклон» – в 1929 году Самуил Гуревич был исключен из ВКП(б). Однако после четвертого по счету прошения – внезапно восстановлен, да еще и принят в самый популярный журнал страны «Огонек». И это при том, что никакого высшего образования за плечами Гуревича не имелось. Дальше его восхождение по карьерной лестнице было стремительным. Начав с небольшой технической должности, вскоре он уже заведовал бюро фельетонов при издательстве, затем стал секретарём правления Жургазобъединения, заместителем Михаила Кольцова и, наконец, главным редактором журнала «За рубежом».

Сам Кольцов уже после своего ареста расскажет в показаниях от 1939 года, что и восстановиться в партии, и продвинуться по службе Гуревичу очень помогли его родственники, в первую очередь – заместитель начальника Санитарного управления Кремля Яков Левинсон. Дело в том, что Гуревич был женат на его дочери Александре.

Тем не менее, когда в 1937 году под Кольцова стали копать, первым пострадал именно Гуревич. В секретном докладе о распоясавшемся «Жургазе» Сталину напомнили, что Гуревич – «личный друг шпиона Седова». И это при том, что Гуревич потратил годы на восстановление репутации: по словам Кольцова, на всех партсобраниях выступал с большими покаянными речами и подробными описаниями своей былой антипартийной работы. Возможно, кстати, эти речи и сыграли против него – его вновь исключили из партии.

Но, что опять интересно, из издательства не уволили. В своих показаниях Кольцов объясняет это сотрудничеством Гуревича с НКВД: «Как мне сообщил секретарь парткома, против полного его увольнения из издательства имелось тогда указание из аппарата НКВД. Гуревича перевели вновь на техническую работу в почтовую экспедицию. Лишь в начале 1938 года он был окончательно уволен. После дважды просил какой-нибудь литературно-переводческой работы, но у меня такой для него не оказалось».

В это время Гуревич уже активно встречался с вернувшейся в Москву из Парижа Ариадной Эфрон. Он часто бывал на даче НКВД в Болшеве – Ариадна жила там вместе с отцом. Как известно, этот дом в Болшеве Сергею Эфрону «любезно» предоставили по возвращении в СССР за то, что он оказал НКВД определенную помощь во Франции. На ту же дачу НКВД летом 1939 года приехала после 17 лет эмиграции Марина Цветаева. Встречал ее на вокзале, опять же, Гуревич.

Цветаева не прожила с семьей и двух месяцев, как все рухнуло: в конце августа 1939 года арестовали Ариадну, в начале октября – Сергея Эфрона. Гуревич все это время был рядом. За несколько дней до ареста Ариадны он предупредил всех, что «за их домом в Болшеве следят». После ареста был постоянно рядом с Цветаевой: называл ее мамой, брал на себя по-братски заботу о Муре. Писал много писем самой Ариадне, которую, в отличие от отца, не расстреляли, а дали восемь лет лагерей.

«Больнее всего я ощущаю разлуку с тобой, – писала ему Ариадна. – Все остальное я еще могу воспринимать в плане историческом, научно, без всякой досады, но вот разлука с тобой – это для меня по-бабьему, по-детски непонятно, необъяснимо и больно. Я стосковалась по тебе и без тебя. Спасибо тебе, родненький, за маму и Мура – мама в своих открытках очень нежно пишет о тебе».

Тем временем у самого Гуревича все складывалось вполне хорошо: в 1940 году его вновь восстановили в партии и, более того, приняли на работу в ТАСС – поручили сотрудничать с иностранными корреспондентами из Reuters и Associated Press. Это-то дает основание некоторым исследователям сравнивать Гуревича с Иудой Искариотом. Тем не менее для Иуды он был семье Ариадны все же слишком предан. Так, после смерти Цветаевой Гуревич помогал сохранить ее архивы и взял на себя финансовое обеспечение ее сына Георгия. Для последнего Гуревич вообще стал единственным близким человеком – Мур писал ему искренние письма вплоть до своей трагической смерти в 1944 году.

Ни на минуту не забывал Гуревич об Ариадне. Считается, что именно он помог забрать Ариадну с сурового лесоповала Севжелдорлага, куда ее отправили в 1943-м за отказ быть «стукачом». Перевод в Мордовию спас ей тогда жизнь. И без связей в НКВД осуществить такое, конечно, было бы невозможно. В 1945-м, сразу после войны, Гуревич и вовсе лично навестил ее в лагере в Потьме. А вот потом вдруг неожиданно пропал. После долгого молчания прислал весточку: «Прости, надоело жить в постоянном страхе».

Он еще встречался с Ариадной после ее освобождения в 1948 году – она жила тогда в Рязани, но бывала наездами и в Москве. Вот что писала Аля в одном из писем подруге: «С бывшим мужем – к сожалению, “бывшим”, ибо ничто не вечно под луной, а тем более мужья! – встретились тепло и по-дружески, но ни о какой совместной жизни думать не приходится. Когда встречаюсь с ним – в среднем раз в два месяца, когда бываю в Москве, то это бывает очень мило и немного грустно, но, увы, есть в жизни стенки, которых лбом не прошибешь».

В феврале 1949-го Гуревич Самуил Давыдович был в третий раз исключен из партии и уволен из ТАСС. В том же месяце была вновь арестована Ариадна Эфрон – как ранее осуждённую ее приговорили к пожизненной ссылке в Туруханский район Красноярского края. В июне 1950-го был арестован и сам Гуревич. В ноябре 1951-го его приговорили к расстрелу по обвинению в шпионаже и участии в контрреволюционной организации. 31 декабря 1951 года приговор был приведен в исполнение.

Его жена Александра Левинсон тут же после его смерти вышла за другого. Вот что об этом писала Ариадна Эфрон, которую в 1955 году полностью реабилитировали: «Что касается Шуры, то умнейший человек Мулька ошибался, считая, что она никогда не переживет разлуки с ним. При таком положении вещей выйти замуж за инженера – это просто грандиозно. За эти годы мой разум научился понимать решительно всё, но душа отказывается понимать что бы то ни было. Короче говоря, всё благородное мне кажется естественным, а всё то, что принято считать естественным, мне кажется невероятно неблагородным. И, пожалуй, связывавшая нас с Мулькой крепкая, “окопная” дружба основывалась отчасти на том, что “естественное” для Шуры было противоестественным для меня».