«Друх» Высоцкого

У Мишки Шифмана – героя самой «еврейской» песни Высоцкого – был реальный прототип. Друг детства и сосед поэта по коммуналке – основатель КВН Михаил Яковлев.

В 1972 году Владимир Высоцкий написал и представил публике песню «Мишка Шифман» – о еврее, который уговаривает русского друга вместе подаваться на «выезд в Израиль». В итоге русского берут, а еврею отказывают.

Песня о Шифмане стала одной из самых известных у Высоцкого. Но мало кто догадывался, что у ее героя был реальный прототип – Михаил Яковлев, сосед барда по коммуналке. Сам Высоцкий называл его просто «друх». «Мишка, друх! Вот ты состоишь в Союзе журналистов, а я ни в каком Союзе не состою. Вот уйду из театра – и стану никто. Тунеядец...» – жаловался Высоцкий Яковлеву в одном из писем.

Они познакомились еще в детстве: семья Высоцких и семья Яковлевых жили в одной коммуналке на 1-й Мещанской улице. Разница в возрасте мальчиков, впрочем, была значительная. По легенде, когда мать Высоцкого отправилась в больницу рожать, все соседи по квартире написали ей коллективное письмо, где пожелали назвать отпрыска Олегом – в честь киевского князя Олега. Одним из тех, кто поставил свою подпись под этим посланием, был и 12-летний Мишка Яковлев.

«Виделись мы редко… Да и, честно говоря, я Володю иногда недооценивал: “большое видится на расстоянии”… Ну кто для меня был Вовка Высоцкий – сосед, который на двенадцать лет младше меня? Я еще раз скажу: даже когда я стал старше, то долго не видел в Володе большого поэта. Это моя вина и мой грех…» – вспоминал сам Яковлев свое знакомство с всенародно любимым бардом.

А Высоцкий, в свою очередь, называл Яковлева «вечным соседом». Когда коммуналку на 1-й Мещанской расселяли, оказалось, что две семьи вновь будут жить вместе: они получили трехкомнатную квартиру большей площади на проспекте Мира и вновь остались соседями. «Володька был озорной. Я ему однажды подарил игрушку, теплоход “Красин”, так он напихал в нее бумаги и поджег!» – вспоминал Яковлев. Семьи были настолько близки, что отец Высоцкого, приходя с работы, часто шел не к себе в комнату, а к Яковлевым. Он стучался к ним в дверь и спрашивал у Гиси Моисеевны, матери Михаила: «Гися! У тебя сегодня на ужин борщ?» – «Борщ…» – «Тогда грей!»

Гися Моисеевна была «легендарной женщиной» – так описала ее в мемуарах Людмила Абрамова, вторая жена Высоцкого. Сам бард посвятил ей отдельные строки в песне «Баллада о детстве»: «Эх, Гиська, мы одна семья, вы тоже пострадавшие, / Вы тоже пострадавшие, а значит, обрусевшие. / Мои – без вести павшие, твои – безвинно севшие…» Это был намек на то, что некоторых родственников Яковлевых репрессировали. Да и сама их фамилия «Яковлевы» была, по сути, ненастоящей. Еще в годы Гражданской войны муж Гиси Моисеевны решил изменить свою еврейскую фамилию – по некоторым данным, она была Фридман или Фридкин – и назвался Яковлевым. В то время так делали многие убежденные еврейские коммунисты, а он был одним из них.

В юношестве пути соседей – Владимира Высоцкого и Михаила Яковлева – разошлись. Яковлев закончил техникум и ушел работать на Московский электроламповый завод (МЭЛЗ). Высоцкий пошел в Школу-студию МХАТ. Позже он сменил ряд театров, а параллельно начал писать песни под гитару, записывать их на магнитофон – и становиться известным. «Однажды на заводе, где я работал, поднялся шум: “У нас Высоцкий будет выступать! У нас – Высоцкий!” Такой ажиотаж! А я не пошел на его концерт», – вспоминал Яковлев.

Потом он таким же образом проигнорировал спектакль «Гамлет» с участием Высоцкого – на который билетов было не достать: «Однажды иду по Таганке со своей знакомой, и вдруг сзади кто-то меня обнимает: “Друх! Ты «Гамлета» видел? Хочешь?” Я отвечаю: “С удовольствием!” Заходим в театр – народу! Но Володю узнают, уступают дорогу. Он протискивается к окошку главного администратора: “Я очень редко обращаюсь к вам... Мне очень нужно два билета на сегодня”. Женщина посмотрела-посмотрела и нашла два билета. Но один в шестом ряду, а второй в одиннадцатом. А я, как интеллигентный молодой человек, спрашиваю у своей знакомой: “Ну что, идем?” “В разных рядах? Я не пойду”. Так я и не попал на “Гамлета”».

К тому времени и сам Яковлев успел познать если не славу, то ее отголоски. В конце 50-х его, заводского инженера, специалиста по лампам, пригласили на телевидение – писать короткие сценки и шутки для программы «Вечер веселых вопросов» (ВВВ). Она стала прототипом будущего КВН: в эфире телезрители с юмором отвечали на вопросы ведущих. Яковлев попал в число сценаристов через общих знакомых из-за своего умения сходу придумывать афоризмы. Самым известным из них был такой: «У меня перестал болеть зуб, и я спокойно слез со стены». По легенде, эту шутку услышал режиссер Альберт Аксельрод, который как раз занимался подготовкой ВВВ. Он распорядился найти автора, и тогда к нему привели Яковлева. Тот стал писать вопросы для передачи, потом был приглашен для сценарной работы в киноальманах «Фитиль» и наконец как автор перешел в КВН – пилотный выпуск этого юмористического шоу запустили в 1961-м.

«Я не удивлюсь, если и само название “КВН” придумал Яковлев. Так называли в то время первый массовый черно-белый телевизор: по начальным буквам его создателей – Кенигсона, Варшавского, Николаевского. А Яковлев по своей инженерной работе имел с этими телевизорами дело – и вполне мог адаптировать их название для новой программы», – вспоминал Юлий Зыслин, который тоже работал на заводе МЭЛЗ. За «заслуги» на телевидении Яковлева даже приняли в Союз журналистов России. «Михаил этим очень гордился, – говорил Зыслин. – И всегда носил значок СЖР на груди».

Случай, описанный Высоцким в «Мишке Шифмане», вероятнее всего, произошел с Яковлевым в самом начале 70-х. В это время повзрослевшие соседи по коммуналке вновь сдружились и поддерживали общение. В одну из этих встреч Яковлев якобы и рассказал о своей неудачной попытке выезда в Израиль. А Высоцкий позже «досочинил» его историю. Он сделал Мишку Шифмана врачом (Мишка – врач, он вдруг затих, / В Израиле бездна их, / Там ведь гинекологов одних / Как собак нерезаных). Приписал ему русского друга Колю (Только русские в родне, / Прадед мой – самарин. / Если кто и влез ко мне, / Так и тот – татарин). И наконец, в финале повернул ситуацию так, что в Израиль выпустили именно русского, а не еврея (Он кричал: «Ошибка тут, / Это, говорит, я – еврей!» / А ему говорят: «Не шибко тут! / Выйди-ка вон из дверей!»).

«Обычно Высоцкий практически не переделывал написанные тексты. Он писал сразу и начисто. Был как стихия, ураган. А ураган не может вернуться назад и подправить разрушенное», – вспоминал творчество барда его знакомый, поэт-песенник Павел Леонидов. Однако с Мишкой Шифманом все было иначе – известно как минимум по два-три варианта каждого куплета.
Высоцкий очень кропотливо работал над текстом, постоянно выверял варианты и вычеркивал ненужное. И в итоге – не исключено, что из разговоров с Яковлевым – Высоцкий показал удивительную осведомленность «в израильских делах».

«Тут и упоминание о деле врачей, и о советском вмешательстве в ближневосточные дела, и затрёпанные пропагандистские штампы об “израильской агрессии”. А еще – слова о трудности в трудоустройстве, арабской угрозе, необходимости службы в армии для женщин. Они вошли в ранние варианты песни», – писал Геннадий Брук, врач и журналист, исследователь «еврейских» корней барда. И Высоцкий не был бы Высоцким, если бы не ввел в текст также шутку про плохое знание советским евреем еврейской истории. В его тексте Мишка Шифман забыл про выход евреев из египетского плена и решил, что их оттуда изгнали: «Мишка тут же впал в экстаз / После литры выпитой / И говорит: “Они же нас / Выгнали с Египета! / Оскорбления простить / Не могу такого, / Я позор желаю смыть / С Рождества Христова!”».

Высоцкий десятки раз исполнял «Мишку Шифмана» на различных концертах. В 1979 году он спел ее в Кельне для сотрудников советского посольства – фанаты его творчества называют это «крайне рискованным экспериментом». Дипломаты могли не понять «еврейских» шуток и осложнить жизнь поэту – например, добиться того, чтобы его перестали выпускать за границу.

Прототип Мишки Шифмана – Михаил Яковлев – пережил Высоцкого на девять лет. Он умер в 1989 году в Москве и был похоронен на Востряковском кладбище. Неизвестно, подавался ли он еще на выезд в Израиль – или история 70-х раз и навсегда отбила у него это желание.