Поэт эпохи хиппи

Йона Волах – поэт-жизнестроитель. Стихи здесь неотделимы от биографии автора, которая столь печальна и необычна, что тоже кажется художественным проектом.

Вот что пишет Некод Зингер в предисловии к русскоязычному изданию стихов Волах, книге «Дела»: «Почти всю свою недолгую жизнь, за вычетом полутора лет, проведённых в Иерусалиме, Йона Волах прожила в посёлке на окраине большого Тель-Авива – в домике, перестроенном из птичника, который она поочерёдно представляла себе то необитаемым островом, то Ясной Поляной. Она никогда не бывала за границей, не владела иностранными языками, не сподобилась получить аттестат зрелости. Несмотря на это, а возможно, отчасти и благодаря этому, сценарий её жизни предельно напряжён. Самым кратким образом его можно выразить как стремительное и интенсивное сгорание на жертвенном огне поэзии».

Замкнутое пространство жизни Волах может навести на мысль, что перед нами поэт, подобный Эмили Дикинсон, в жестокой депрессии годами не выходившей из своей комнаты. Это и так, и не так: в стихах и в жизни Йоны Волах есть место и безумию, и меланхолии, и герметичности, но всё же там есть и социальность, встроенность в общество тогдашнего Израиля и мира в целом.

Йона Волах – поэт, безусловно, романтический, и в качестве романтика противопоставляющий себя миру, обществу.

Мы делаем что-то, что выглядело
поклоном, плохой
прогиб нам говорят
вы уже не достаёте руками до пола
чистое, мы
трепещем, посерело изнутри
взаправду сейчас персики расцветают
каждый день каждый день мы поражаемся
и примеряемся к новому свету
как наши тела порхают мы завываем
корчи и припадки нами распоряжаются
как наши тела взлетают
каждую минуту в небо бархат
Аладдин мы говорим всё нежнее
в час когда лампа растёт пройдёт
ты опаздываешь опять как стыдно в такую пору
нас другому отдать
мы поглаживаем себя по щеке по шее
на будущий год Аладдин они зацветут слабее
всякий раз как они зацветут горячей
они потом зацветают слабее
нам на будущий год не прожить без свечей.

Такой чистый романтизм в XX веке, казалось бы, должен быть пережитком. Но 60–70-е годы, на которые пришлась юность Йоны Волах, тоже оказались романтическим разворотом – эпохой хиппи, временем студенческих революций. И Йона Волах, с её отстранённостью, даже странностью, и одновременно удивительной витальной силой, женщина, трактовавшая своё имя, как происходящее от «Йонатан», называющая себя по отношению к своим возлюбленным-мужчинам «парнем, соблазняющим слабых дев», вполне оказывается героем этого времени.

Да, обывателя такая фигура эпатирует, да, даже среди детей-цветов это цветок чертополоха, и всё-таки она взошла на своей земле, своего поля ягода. Некод Зингер отмечает: «Гавриэль Мокед, создатель авангардного журнала и поэтического издательства “Ахшав”, выпустивший первые книги Йоны, описывал «“дизенгофских дев” в джинсах, с сильно подведёнными глазами, рассуждающих про гашиш, Аллена Гинзберга и путешествия автостопом по Европе». Йона добавила к этому “непременному коду” куртку из чёрной кожи и высокие сапоги».

Но наступательная сила Йоны Волах полна и нежности, и страха перед реальностью. Вот её Йонатан – библейский рыцарь-пророк и пугливый, застенчивый отрок, которого сражает не воинский меч-гладиус, а гладиолус – буквально «маленький меч» – в детских руках:

я бегу по мосту
а дети следом
Йонатан
Йонатан они кричат
немного крови
совсем немного
для медовой услады
я согласен на дырку от кнопки
но дети хотят
и они дети
а я Йонатан
они сносят мне голову побегом
гладиолуса и подбирают мою голову
двумя побегами гладиолуса и заворачивают
мою голову в шуршащую бумагу
Йонатан
Йонатан они говорят
ты уж правда прости нас
мы и не представляли, что ты такой.

Особое место в разветвлённой, многосюжетной поэтической мифологии занимает персонаж Авессалом. Авессалом, ещё один библейский отрок, безвременно погибший, мужественный, но полный романтической нежности, воин – это в некоторой степени сама Йона Волах. Также как её Тереза, Корнелия, Кассиус, Себастьян – это многочисленные лица, даже не маски, дробящиеся, переливающиеся грани подлинного протеистичного облика поэта. В то же время образ Авессалома сложнее – это не только Йона Волах, но и её нерождённый сын. У Йоны Волах было несколько беременностей, но она так и не стала матерью.

Я обязана снова
вспомнить сына моего Авессалома
чьи волосы увязли в моём лоне
и не вышло у меня
кончить сына моего Авессалома
я создаю свои возможные ощущения
сожаления омывают меня
и вероятный голод
желания наследственности
и лишённый наследства Авессалом
в следующем воплощении
Авессалом станет
моим возлюбленным и я изведаю её память
когда мой возлюбленный Авессалом
телесное ощущение или как моё чрево
опустело без сына моего Авессалома
падающие
звёзды и разящий меч
расположены на магнитике у неё на сердце
точное чувство: с чем
сразишься
и на чём упокоится дух
куда унесёт тебя ветер
сын мой.

Йона Волах – поэт боли, поэт страдания. Она была психически нездорова, думала о самоубийстве и умерла от рака всего в сорок лет. Однако боль в интерпретации Йоны Волах включает не только страдание, но и другие оттенки чувств. В плане мировосприятия Йона Волах – очень чувственный поэт, поэт-сюрреалист. Предметы приобретают несвойственные им качества, расширяя таким образом Вселенную. Пришелица с облаков в этом мире обряжается в кукование, а пробел взвизгивает. И боль здесь оказывается ещё одним средством постижения и мира, и собственного тела, и собственной души.

Когда я гляжу в зеркало
галлюцинация боли это
то что мне кажется я вижу

Йона Волах. Дела. Перевод с иврита Гали-Даны Зингер. Калининград, ООО «ФОКА БУКС», 2016