Золотой запас Родины

У него была старшая сестра – высокая крашеная шатенка с родинкой на щеке блестела очками, как злая училка, и смотрела на всех сверху вниз. Она заметно картавила и носила полосатое платье, которое ей совершенно не шло. Сара? Нет, тогда Сарами девочек не называли – в те годы еврейское имя звучало как ругательство.

Я случайно сбил почтовые ящики в подъезде: взвалил велосипед на плечо, чтобы затащить домой на третий этаж, и зацепил рулем. Ящики и без того на соплях держались и упали с грохотом. Сосед словно специально караулил: выскочил на шум почти голый, в трусах до колена. Я кинулся было поднимать, но никак не мог попасть отверстиями в шурупы крепежа, а под сверлящим взглядом соседа еще больше разнервничался. Он презрительно смотрел, как трясутся мои руки, и сказал, словно плюнул: «Чего ж ты такой безрукий додик!» А ведь настоящий интеллигент был – завлабораторией в институте, как-никак.

Так как же ее звали? Вроде все-таки на «с», Соня или Софа? Очень переживала из-за своих почти незаметных усов. Бегала по докторам, снадобья импортные принимала, всю зарплату на них тратила. Закончила политехнический, как все, и работала конструктором в НИИ. Ходила в кафетерий через дорогу и в компании таких же одиноких конструкторш обедала кофе с бутербродами. Смеялись они громко – хотели, видимо, чтобы на них внимание обратили. Курить она не умела, дымила только за компанию, да и сигарету держала особым способом: нежно так, большим и средним пальцем, сбивая пепел указательным. И когда чашку с кофе поднимала, отставляла мизинец.

Как же её звали? В любви ей не везло, а Мишке, ее брату, как раз наоборот. Он в отца пошел – такой же маленький, голосистый, и тоже за словом в карман не лез. Старик Моисей Гиршевич работал на большом заводе в снабжении. Говорили, что начальство его очень ценило. А он пользовался и много себе позволял. «Заводу не нужен специалист, заводу нужен результат», – любил приговаривать он. Хотел как-то отправить меня за конденсаторами в Йошкар-Олу. «Молодому человеку обязательно надо мир посмотреть. И сейчас у тебя появляется уникальная возможность», – сказал он мне тогда. Я насилу отбился от уникальной возможности.

Фамилия их Голод была. Мишка везде говорил, что «Голод – не тётка, Голод – Мишка». Девушкам твердил эту присказку, пенсионерам в беседке, контролерам в транспорте, даже милиционерам в отделе. Менты, правда, оторопели, а он как заводной бегал от стены к стене по участку и возле милицейской доски почета спрашивал: «Это у вас кто?», а потом летел к стенду «Их разыскивает милиция» и, тыча пальцем в каждый портрет, задавал тот же вопрос. В какой-то момент они почувствовали, что Мишка просто издевается, и выгнали его, пообещав, что в следующий раз для него всё хуже закончится.

Как-то ему серьезно намяли бока. Вероятно, он мог промолчать и не объяснять тому парню, что настоящего самца рога только украшают. «Откуда же я знал, что у того оленя столько дружков?» Дежурной в травмпункте при девятнадцатой поликлинике оказалась молоденькая медсестра Лиза. Когда она записывала его в журнал, он не удержался, хотя и было очень больно, и всё равно ввернул про тётку. Она подняла свои серые глаза – и Мишка пропал. Стал на перевязки бегать, как на тренировки в зал – по два раза в день. Дожидался Лизу после работы, водил в кино, покупая билеты на последний ряд, угощал мороженым, а один раз даже пригласил в филармонию на иностранного тенора, но не выдержал испытания высоким искусством – сбежал со второго отделения.

И всё у них было хорошо, и дело шло к логическому концу, точнее – к началу счастливой семейной жизни. Но Лиза не хотела уезжать. Мишка уговаривал её в Америку, а она – ни в какую.

Один раз вышли они из кинотеатра «Октябрь», а впереди, выстроившись шеренгой, чеканили шаг пятеро парней в расклешенных штанах и одинаково кургузых пиджаках. Уже стемнело, и парни синхронно чиркали туфлями по асфальту, а из-под набоек во все стороны летели снопы искр. Мишка как завороженный смотрел на это зрелище. В какой-то момент чуть не забежал вперед шеренги, но спохватился, схватил Лизу и поволок в другую сторону. В переулке, прислонив девушку к кирпичной стене, с жаром громким шепотом спросил:
– Ты видела, а? Ты видела?
Она кивнула.
– Разве в этой стране можно жить?!
Но она все равно не хотела уезжать, и это была настоящая трагедия. А Голоды тем временем потихоньку распродавали вещи, которые было не вывезти. Удачно продалась дача в Городище, «Жигули» уехали к дальнему родственнику в Борисов, через букинистический ушла любовно собранная библиотека. Мишка в этих гешефтах не участвовал, ходил весь чёрный и огрызался. Розалия Янкелевна теребила мужа, Моисей Гиршевич вяло отмахивался. Когда она начала демонстративно пить успокоительные капли, Моисей Гиршевич вытащил бутылку коньяка и устроил с сыном разговор с глазу на глаз.

Розалия Янкелевна пыталась подслушивать под дверью, но была с позором застукана и изгнана вместе с дочерью прогуляться в ЦУМ. На следующий день Моисей Гиршевич надел синий выходной костюм, голубую рубашку, повязал галстук и направился прямо в травмпункт при девятнадцатой поликлинике. Около часа он ждал приёма, пропустив вперед истекающего кровью идиота, которому в ресторанной драке откусили кусок носа. Наконец в маленьком кабинете перед операционной Лиза осталась одна. Она опознала посетителя и с тревогой спросила:
– Что-то с Мишей?
Моисей Гиршевич в ответ попросил её встать на весы.
– Зачем? – удивилась она такой бестактности.
– Есть вопрос, на который можно ответить только после того, как стрелки успокоятся.

Оказалось, что медсестра весит шестьдесят девять килограммов с какой-то мелочью. Он достал из кармана тщательно сложенную вырезку из «Экономической газеты», в которой было написано, что золотой запас США составляет 9840 тонн.
– Только твоих 69 килограммов там не хватает, девочка моя! – сказал Моисей Гиршевич.
На следующий день она пошла в ОВИР.