Святоши Старого города

Пока группа моих туристов обедает в мусульманском квартале Старого города, я пью кофе за столиком на улице. Хозяин фалафельной подсаживает ко мне немолодую седовласую даму – очень строго одетую и с чемоданчиком в руках.

Дама ест фалафель довольно торопливо, робко озираясь по сторонам.
– Вы откуда? – спрашиваю я ее на английском.
– Отсюда. Я живу в Израиле.
Ее английский грамматически безупречен, но с тяжелым немецким акцентом.
– Вы здесь работаете? – решила уточнить я.
– Можно сказать и так. Я служу в монастыре в Эйн Керем – здесь, под Иерусалимом. По-хорошему мне и сейчас надо быть в монастыре, но я так люблю еду в Старом городе! Она особенная, правда?

На этих словах монахиня засмущалась, улыбнулась и представилась:
– Сестра Альбертина.
– Альбертина, я знаю ваш монастырь – как гид я часто вожу к вам туристов. У вас так красиво!
– Мы стараемся красотой приглушать боль и ненависть этого мира.
– И как, справляетесь? Здесь, в Израиле, так много ненависти разлито в воздухе.
– До Израиля я двадцать лет служила в Египте – в разных миссиях – и в какой-то момент сама начала ненавидеть. Их всех. И испугалась этого. А теперь тут, в Израиле, стала изучать исламскую культуру. Иначе как тут работать с таким предубеждением?
– Вы не представляете, насколько я с вами согласна! – с готовностью поддержала я.
И мы чокнулись мятным чаем.

На следующий день на одной из второстепенных улочек Аджами – некогда самого криминального района Тель-Авива, а сегодня – просто бедного смешанного района, находящегося в процессе джентрификации – я случайно наткнулась на странную конструкцию. Прямо перед новым многоэтажным домом стоял морской контейнер, а на его крыше возвышался деревянный куб метр на метр, поставленный на вершину. Куб медленно двигался, следуя за порывами морского ветра.

Заметив мои попытки сфотографировать этот объект, со двора вышел маленький мужичонка и зазывал меня с туристами к себе в гости. За забором оказался маленький частный дворик, парадоксально контрастирующий с новенькой многоэтажкой. А ещё за забором был хлам. Много хлама. Очень и очень много разного полустроительного хлама.
– Ты тут живешь? – спросила я с удивлением.
– Нет, не живу, но прихожу сюда каждый день уже тридцать лет. С тех пор, как жена меня выгнала.
– Зачем? – всё больше поражалась я.
– Я прихожу сюда каждый день и навожу порядок.
– Так это твой контейнер?
– Нет. В нём живут эфиопы. Может, они и не эфиопы. Может, они из Эритреи или Судана. Один из них бутылки собирает и здесь хранит. А я тут порядок навожу и искусством занимаюсь.
– А как зовут тебя?
– Йоав.
– И как ты творишь в этом не самом спокойном районе?
– Нормально – я же художник. Что они мне сделают? Я просто навожу порядок и красоту. Тут самая главная моя работа. Показать?

Я киваю в ответ, и Йоав начинает продвигаться к бесформенной массе на полу, прикрытой тряпками. Он сдирает покров за покровом с этой кучи, демонстрируя увечную правую руку – без пальцев. За накидками идет слой полиэтилена. Йоав сдирает и его. И на полу контейнера-мастерской обнаруживается алебастровая статуя, изображающая только что родившую женщину. Женщина держит ребенка, пуповина которого еще не перерезана, а мать вытягивает шею, чтобы посмотреть на новую жизнь.
– Вы согласны, что это и есть самое главное чудо, ради которого стоит наводить порядок?