Книг его отец не ценил – как инженер порой читал лишь технические. Если и цитировал, то жену свою Иду Исааковну. Вот и сейчас стоял над душой: «Ласты он потерял! А ведь мать за ними полдня в “Спорттоварах” стояла!».

Ида Исааковна была из профессорской семьи. Рувик – а именно так она звала мужа – всегда казался ей простоватым, но ещё со студенческих дней она знала, что на него можно положиться. Это не мешало ей в глубине души считать его тряпкой – этот факт даже как-то радовал ее. Как и предстоящая поездка на юг.

По этому адресу в Алушту они ехали уже второй раз. Хозяин дома там – слесарь Иван, приятнейший человек большого роста. Его жена Тамара старше него – это рыжая женщина с длинными волосами, уложенными в большую бабетту. Вся ее биография, как эта бабетта – впрочем, сейчас Тамара на спокойной пенсии, хотя и работает в Зеленхозе, ухаживает за городскими клумбами.

В прошлом году они устроили гостям на прощанье настоящий пир. Иван добыл где-то четверть оленя и замариновал шашлык, Тамара приготовила баклажаны с орехами. Вскрывали за ушко «Столичную», говорили тосты. Иван выставил десятилитровую канистру пива, которое покупал в «Зверинце» – так он называл разливочную на набережной. Оленем Рувик никогда не закусывал и чувствовал себя восторженно. Когда-то ему сказали, что от дикого мяса в организме происходит какой-то особый прилив бодрости. И теперь он правда наливался ею – и не забывал запивать ощущение водочкой.

В этом году Тамара встречала гостей фаршированным карпом – он был для хозяйки рецептом гордости. С Идой и Рувиком у неё появилось то редкое ощущение, что жизнь может быть и такой – с рыбой и радостью. Это чувство она утратила много лет назад, еще ребенком во время войны. С тех пор прошло много лет, Тамара вышла замуж, у нее росла дочь Соня, плескалось море и светило солнце. Но она все еще находилась в каком-то странном оцепенении: делала бабетту на голове, смеялась, шла в постель к Ивану. Ее знали как веселую и бойкую женщину, которая не лезет за словом в карман, но все это была вроде как не она. Двор детства в Чернигове она забыла после смерти отца. Встречать своих из прошлого оказывалась страшно и неприятно. Из своей жестокой юности она вынесла убеждение, что надо казаться очень свойской и – не приближаться ни к кому. Но потом однажды летом приехала Ида. И в памяти Тамары неожиданно вновь выросло вишневое дерево у дома ее детства.

В тот вечер, когда съели карпа, Иван сделал фотографию: их дочь Соня и Максим, сын Иды и Рувика, стоят у самоката. Одну руку Соня опустила на руль. Другую отвела в сторону, словно в реверансе – Максим её подхватил. Соне – 11 лет, Максиму – 13. По пряди волос девочки сползает распущенный бант, сандалия на правой ноге «просит каши». У Максима смешно торчит чуб, а сам он выглядит очень деловитым.

Солнце садилось за Роман-Кош позади танцплощадки профилактория «Полёт». Стоя возле живой изгороди из лавровишни, Соня спрашивала у Максима:
– Знаешь, кого я люблю?
– Говори.
– Того, кто стоит сейчас напротив меня.

Он потянулся, чтобы поцеловать Соню.
– Максим?! – Резкий мамин окрик превратил романтическую идилию в омерзительную стыдобу. – Это что тут у вас происходит?!

Ида Исааковна пошла за детьми вскоре после того, как они исчезли со двора. И только теперь, когда увидела, как он отдернул свои руки от Сони, поняла, что сын вырос. Целуются – это нормально. Вопрос, с кем! Он требует уточнения. Неизвестный доселе родовой протест ерошил ум Иды Исааковны: целуется с дочерью чёрт знает кого! Её охватило столь сильное чувство тревоги, что всё очарование гостеприимного дома Сониных родителей превратилось в очень убедительный подлог. Словно Максима уже завтра можно женить на Соне за этот поцелуй: и карп, и радушие хозяев – все сошлось воедино.

Пока она конвоировала детей домой, в голове родился план. Потребовать деньги за жилье обратно! Съезжать завтра же утром!
– Рувик! Мы собираем вещи, – она появилась в комнате с этими словами и истерично закружилась, приводя их в действие: запихивала в чемоданы то, что они едва успели распаковать. Объяснения Рувик добился не с первого раза. Благо, тут негде было ходить за ней по пятам. Но и в этой тесной комнатке, следя за ее перемещениями, он едва не свернул себе шею. Из слов жены он ничего толком не понял, но его охватила привычная в этих случаях ленивая покорность. Супруге всегда видней, спорить с ней не по карману. Это он понял уже давно – хотя отдал бы многое, чтобы открутить время назад и понять это еще чуть раньше.

Иван вращал глазами: ситуация казалась максимально неправдоподобной. Тамара дважды стучала в гостевую комнату. Она пыталась образумить Иду: «Ведь это дети – дети, Ида! Ну, целовались, и что же теперь? Они переписывались с прошлого года, Соня ждала Максима – это ты знаешь?
– Рувик! – ревела Ида Исааковна в ответ. – Отправляйся искать такси! Мы уезжаем немедленно!

Не прошло и десяти минут, а она уже выталкивала в двери чемодан, заграждая мужу дорогу. Он как-то сумел вывернуться из-под неё и скрыться – выбежал на улицу через летнюю веранду, чтобы попытаться поймать машину. Оказалось, что Максим всё это время сидел там – за калиткой, изо всех сил ненавидя мать. Все оборачивалось против него и его несчастного, почти что и не случившегося поцелуя. В другие вечера такси на курорте было не достать: они все время куда-то спешили, были заняты. Порой в них сидели по пять человек, уже успевших сгореть на солнце, но все еще рвущихся смотреть на закаты, дельфинов и чужих женщин в кафе. Но в тот раз Рувик нашел машину с невероятной скоростью. И водитель – что было совсем уже невиданным делом и показалось Максиму мрачным предвестием судьбы – не только остановился, но и пообещал им помочь найти другую квартиру, хотя в Крыму ж была уже почти ночь, 19:30.

Тамара смотрела на выезжающих гостей с чувством, будто она поторопилась жить. Объяснить себе у нее ничего не получалось, и было горько смотреть на Соню, которая тоже ничегошеньки не понимала: долго хлопала ресницами поначалу, а как увидела чемоданы и такси – разрыдалась и убежала к себе в комнату.

В тот роковой отпуск Максим еще попытался встретиться с Соней. Она решила отпроситься у матери – и напрасно. Та её не пустила: велела вместо этого собирать клубнику. Сонины плечи опустились, она побрела к грядкам, забыв даже напомнить матери, что клубнику собирают утром, а не вечером. Глядя на закат, она заливала слезами платье и пыталась разобраться в этой странной жизни.

Ремонтантная клубника была второй после фаршированного карпа гордостью её мамы.