Зоопарк Иакова-3

Пока бард Яков Шпайзман бродит по Восточному Дегунино и вспоминает бурную молодость, к его жене Жанне Игоревне приходит призрак поэта Бродского.

После ухода дочери Жанна Игоревна погрузилась в глубокий ступор. Такое с ней бывало. С выражением крайнего недоумения на лице она присела за кухонный стол, да так и застыла. Из оцепенения, которое длилось минуты, часы или века, ее вывел телефонный звонок.
– Жанна Игоревна? Это Эсфирь Галактионовна. Из школы.

Эсфирь Галактионовна была классным руководителем ее младшей дочери Шифры. В отличие от старшей Анны, которая бросилась в омут любви с головой, Шифра только вступала на неверный путь межполовых отношений. Ей было 14, она начала девятый класс. Позавчера Жанна Игоревна принюхалась и нашла, что от Шифриной куртки пахнет табаком. Не медля, она вышла в подъезд и распахнула дверцу электросчетчика, всегдашнее укрытие подростковых тайн. Худшие подозрения сбылись. Внутри лежала пачка длинных женских сигарет, обещавших вишневый вкус и легкость – эта западня для наивных школьников. Там же нашлась и упаковка жвачки «Джуси Фрут».

Дети верят, что жвачка перебивает табачный дух.

Жанна Игоревна еще не решила, что делать с находкой. Она планировала поговорить с Шифрой на днях, но сначала – выработать стратегию. Угрюмая длинная Шифра могла запросто пойти в отказ – как она делала всегда, когда пахло жареным. Визит Анны и ее возлюбленного начисто выбил из головы мысли о Шифриных сигаретах. Звонок из школы, впрочем, быстро вернул их обратно.
– Дело в том, что Шифры не было на уроках. Ни вчера, ни сегодня, –сообщила учительница.

Эсфирь Галактионовна вела литературу. Она была филологиня в третьем поколении: об этом можно догадаться уже по ее имени. Она получила его в подарок от своего отца, специалиста по древним иудейским наречиям. В свою очередь, дед Эсфири тоже был весьма остроумный человек. Он нарек своего собственного отпрыска именем Галактион. По-гречески это означало Галактика.

Эсфирь Галактионовна несла по жизни свою породистость как драгоценный сосуд. Она красила волосы в голубой цвет.

Этот «колер», считала она, наиболее удачно подчеркивает ее непростое происхождение – излишним будет упоминать, что школьники тотчас прозвали ее Мальвиной. В литературе она признавала только Пушкина, Есенина и зубрежку. Все остальное, на ее взгляд, было излишним.

Жанна Игоревна терпеть не могла Эсфирь Галактионовну. Жанна Игоревна плакала над Бродским. Особенно над вот этим: «Дни расплетают тряпочку, сотканную Тобою. И она скукоживается на глазах, под рукою...» В молодости Жанна Игоревна больше всего любила проводить вечера на подоконнике: именно там приемник лучше всего ловил «Голос Америки». Однажды Бродский читал в эфире свои стихи. Скрипучий голос поэта, пробившийся сквозь шум заглушек, Жанна Игоревна несла в своей душе так, как солдаты носят медали, геройски добытые на войне. Она не могла понять, как можно превратить литературу – ВЕЛИКУЮ ЛИТЕРАТУРУ – в такое скучное позорище, каким его делала Эсфирь Галактионовна. Дома у Жанны Игоревны училку тоже звали Мальвиной.

– Шифры не было в школе ни вчера, ни сегодня. Я хочу узнать, не болеет ли она? Говорят, эпидемия гриппа в этом году будет ранней.
– Н-нет… – заикаясь от удивления, ответила Жанна Игоревна.
Как и все матери, которые думают, что знают все о своих детях, она была уверена: ребенок хоть и покуривает, но в школу ходит. И вот – сегодняшний день сошел с ума: безумные новости сыпались из него, как конфетти.
– Тогда, может быть, у Шифры были важные мероприятия? Курсы профориентации? Репетитор по химии? Помните, мы говорили, что девочку нужно подтянуть по этому предмету, иначе она поплывет.

Жанна Игоревна поморщилась от внезапного укола зубной боли. Давно пора ставить пломбу. Сколько можно оттягивать визит к стоматологу.
– Жанна Игоревна? Вы еще здесь?
– Ммм… Ааа… – выдавила из себя Жанна Игоревна. – Простите. Это, конечно, был репетитор, да... Я совсем забыла вас предупредить.
– Вы хорошо себя чувствуете? У вас какой-то измученный голос.
– Вы знаете, эти магнитные бури. Осень, давление скачет, – уже увереннее соврала Жанна Игоревна.
– Знаете, что говорит в этом случае мой педиатр? От всех магнитных бурь, от перипетий жизни и бессонницы лучше всего помогает проверенное средство. Феназепам! Одна таблетка – и вы валитесь в кровать, простите, как убитая лошадь.

«Какое верное определение, – изумилась Жанна Игоревна. – Именно так я себя и чувствую! Как убитая лошадь!»

– Попробуйте. Еще будете говорить мне спасибо.
– Попробую, – обреченно согласилась она.
– И да. Я очень рада, что вы наконец занялись с Шифрой химией. Конечно, девочке тяжело. Ведь у нее нет таких блестящих мозгов, как у Анечки…

По иронии судьбы, Шифра училась в той же школе, которую закончила ее старшая сестра. Анна была отличницей, старостой класса, надеждой всего выпуска. Шифра не учила уроков и отлынивала от внеклассных нагрузок – словом, была полной противоположностью старшей сестре. Отличницу Анну помнили учителя. Поначалу они возлагали на Шифру те же искрящиеся, как шампанское, надежды: «Эта девочка из такой хорошей интеллигентной семьи!», «Это, между прочим, младшая сестра Анечки». Но постепенно энтузиазм учителей угасал. Шифре было плевать на учебу.

Жанна Игоревна, которая раньше шла на родительские собрания как на праздник – ее старшую дочь всегда ставили всем в пример, теперь разлюбила их. Дорога в школу стала дорогой скорбей.

Больше всего она ненавидела, когда сравнивали ее дочерей. Но что греха таить, она и сама не могла разгадать феномен их различий и часто выговаривала Шифре: «Ну как? Как у такой умной Анечки могла появиться такая сестра?» Шифра смотрела исподлобья и жевала жвачку. «Прекрати жевать!» – кричала Жанна Игоревна. Челюсти Шифры застывали. Жанна Игоревна усилием воли заставляла себя успокоиться. Тяжелый взгляд Шифры порой пугал и ее саму.

– … конечно, у нее нет таких мозгов, как у Анечки, – сказала классный руководитель.
– Конечно! Но разве это не обязанность школы объяснять свои предметы так, чтобы было понятно всем детям?
На другом конце трубки губы Эсфирь Галактионовны сжались в тугую алую трубочку.
– Дорогая моя. Дорогая моя, мы живем с вами в такое время, когда школа вообще ничего никому не обязана. Скажите спасибо, что она вообще еще существует – наша школа. И что она присматривает за вашими детьми. А могло бы быть, как в Гейропе.

Эсфирь Галактионовна один раз съездила в Париж по путевке и теперь в разговорах часто выступала как эксперт по европейским странам.

Париж поразил учительницу литературы тем, что в нем не нашлось ни малейшего следа того романтического Парижа, о котором она читала в книгах. Где эти художники в беретах, сидящие за мольбертом? Где хваленая красота парижанок? У собора Нотр-Дам-де-Пари к Эсфирь Галактионовне прицепился нищий. Вечером в Марэ развязный трансвестит стрельнул сигаретку. Под его юбкой учительница смогла разглядеть очертания внушительных мужских достоинств. Один раз Эсфирь Галактионовна спустилась в парижское метро и сразу же вышла. Ее испугало, что она – единственный белый человек, ждущий поезда.

Кроме того, Эсфирь Галактионовна смотрела программу «Время». Телепередача дополняла ее пробелы в европейских знаниях.

– …вы знаете, что там детей с детства склоняют к гомосексуализму? Что по Парижу – прекрасному Парижу Стендаля и Дюма – ходят толпы черных подростков. И когда я спросила одного из них… – конечно, она никого не спрашивала, а вместо этого дрожала как осиновый лист всю свою парижскую поездку. Помогало расслабиться только красное вино: удивительно, но оно было так же хорошо, как и в книгах. – … и когда я спросила одного из них: «Мальчик, почему ты не в школе?» Знаете, что он мне ответил? Он ответил мне: «А зачем? Мне и так поставят все отметки, и их будет достаточно, чтобы получать всю жизнь пособие по безработице». Вы должны молиться на нашу школу, дорогая! Это, конечно, уже не великая советская школа, да. Но она все еще фронтир перед атакой Запада, перед его зловещими манипуляциями!

– Эсфирь Галактионовна, – устало сказала Жанна Игоревна. – Что вы от меня хотите? Мне нужно написать какую-нибудь записку по поводу отсутствия Шифры в школе?
– Ах, да, – спохватилась учительница. – Записки не нужно. Мне достаточно того, что вы сказали. Но все-таки на будущее постарайтесь договориться с репетитором Шифры так, чтобы его занятия не мешали школьным урокам.
– Договорюсь.
– Прекрасно! И помните мой совет: одна таблетка феназепама на ночь – и горестей как ни бывало! И, кстати, еще. Вы читали последний номер «Литературной газеты»?
– Не читала.
– Так вот, там есть прекрасная статья. Ее написал Виноградов С.И., видный академик, специалист по деревенской прозе. И он доказывает – я говорю «доказывает», потому что он приводит неопровержимые факты, – что ваш Бродский, с которым вы все так носитесь, это всего лишь прощелыга, поэтический щеголь, за которым не стоит ровным счетом никакого таланта. Почитайте. Вам будет очень полезно.

Жанна Игоревна повесила трубку. В коридоре звякнули ключи, кто-то пришел – и она пошла на звук. Шифра сидела сгорбившись: развязывала шнурки на своих «мартенсах». Другой обуви девочка не признавала. Было во всей ее фигуре что-то такое жалкое, такое угловатое, что на миг Жанна Игоревна забыла все остальное. Она опустилась рядом с Шифрой и обняла дочь.
– Мам, ты че? – хмурая Шифра напряглась. – У тебя все нормально, мам?
– Ты мой маленький верблюжонок, – сказала Жанна Игоревна.
Она называла Шифру «верблюжонком» в минуты нежности. И затем – словно током ее пронзило воспоминание. Жанна Игоревна отстранилась, взгляд ее полыхнул огнем:
– Тебя не было в школе два дня. Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Лазер родительских глаз сканировал дочь.

– И что это у тебя такое?!
Волосы Шифры, как молодые огурцы на грядке, мерцали свежим зеленым цветом.

Этим рассказом мы продолжаем публиковать роман-сериал Михаила Бокова «Зоопарк Иакова». В предыдущих сериях Анна – старшая дочь барда Якова Шпайзмана и его жены Жанны Игоревны – сбежала из дома с нищим поэтом. Отец бросился за ней в Восточное Дегунино – и некстати вспомнил, что 30 лет назад заслужил там первый триппер.