Язык под прикрытием

Разоблачил Шолохова, а потом скрестил Булгакова с Ильфом и Петровым. В Израиле в 77 лет умер филолог Зеев Бар-Селла.

В октябре 1982 года 35-летний Зеев Бар-Селла, солдат Армии обороны Израиля, сидел в аэропорту, ожидая переброски своей военной части на новые боевые позиции. Шла Первая Ливанская война, и в первые же ее дни Зеев, репатриировавшийся десятью годами ранее из СССР ученый-лингвист, скрыл от призывной комиссии имевшийся у него порок сердца и отправился воевать. На скамейке в аэропорту он увидел оставленную кем-то книжку – «Они сражались за Родину» Шолохова. Открыл наугад: «Что ж, Настасья Филипповна, вешайся, веревка за сундуком лежит». Перелистнул: «Лопахин шмыгнул в сад. Но едва лишь вишневые деревья скрыли его от посторонних взоров…» Дальше книжку читал уже не заскучавший солдат, а ученый-лингвист – после того как он обнаружил у советского классика этот винегрет из Чехова и Достоевского, его было уже не остановить.

Книга «Литературный котлован. Проект “Писатель Шолохов”» вышла в Москве в 2005 году. В ней Зеев Бар-Селла страстно, но с точностью и внятными логическими цепочками Шерлока Холмса доказывал, что не было такого писателя – Михаил Шолохов. Часть людей, уверял Зеев, работали «литературными неграми» сознательно и оставляли в своих трудах «намеки» в виде отсылок к Чехову и Достоевскому. Другие, с точки зрения лингвиста, вообще-то, претендовали на авторство – так было, по мнению Бар-Селлы, с истинным создателем «Тихого Дона». В результате многолетних изысканий Бар-Селла установил его имя – Вениамин Краснушкин, малоизвестный казацкий дореволюционный писатель.

В 1913 году Краснушкин начал писать роман о любовном треугольнике в казацкой станице, к 1920 году история любви обогатилась военным и революционным контекстом. Но автора арестовали и расстреляли в Ростове-на-Дону, а найденная при нем рукопись, по мнению Бар-Селлы, попала в ВЧК, ее доработали и издали под авторством Шолохова. Разобрав по косточкам другие произведения Шолохова, он пришел к выводу, что все, что написал Шолохов лично – это несколько отчетов о продразверстке, сдобренных кучей орфографических ошибок. Зеев считал, что тому, кто придумал проект «Писатель Шолохов», было проще работать с малограмотным человеком, далеким от литературы: такой точно ничего сам не напишет, тогда как в любом мало-мальски настоящем писателе неизбежно взыграют амбиции и он «провалится». «Когда начинался проект “Писатель Шолохов”, никто не думал, что это будет долгоиграющее дело, – объяснял Бар-Селла в одном из своих интервью. – Тогда это была сиюминутная акция: с одной стороны, для казаков, с другой – нужно было показать эмиграции, что существует настоящая русская советская литература: “Им нужен наш красный Лев Толстой”». Дальше Зеев пояснял: «Такое было возможно только в атмосфере террора, когда швабру можно было объявить великим писателем, и все будут молчать».

«Лучшим, талантливейшим писателем советской эпохи Шолохов был объявлен еще до того, как на свет явилась четвертая книга “Тихого Дона”, –рассказывал Бар-Селла. – В 1934 году 29-летний станичник стал самым молодым членом президиума правления Союза советских писателей, в 1937-м его навсегда избрали депутатом Верховного Совета СССР. И хотя чиновники рангом поменьше пытались вставлять ему палки в колеса, даже строили планы его ареста, охранная грамота была уже выписана и знаки августейшего признания сыпались один за другим».

На самом деле, фигура Шолохова и до Бар-Селлы считалась одной из главных мистификаций в русской литературе – первая экспертиза авторства романа была заказана уже через год после публикации романа, в 1929 году, ее проводила комиссия во главе с сестрой вождя пролетариата Марией Ульяновой. Бар-Селла, кстати, доказал, что к этой комиссии Шолохов подготовил – то есть фальсифицировал – отдельные рукописи, якобы первую версию книги. С тех пор таких экспертиз проводилось множество, но ни одна не дала убедительных результатов.

Зеев Бар-Селла подключился к решению загадки Шолохова в том числе потому, что всегда тяготел в науке именно к решению важных и сложных головоломок. «Я занимаюсь наукой, а в области русской филологии проблемы сложнее, чем подлинное авторство “Тихого Дона”, никогда не было. Единственное, с чем можно ее сравнить – с проблемой авторства “Слова о полку Игореве”», – объяснял он.

Сам себя он в шутку называл «филологическим вундеркиндом»: еще будучи школьником, он занялся расшифровкой «фестского» диска глиняной тарелки с острова Крит с письменами второго тысячелетия до нашей эры, а уже в 20 лет опубликовал в журнале Академии наук статью, которая внесла большой вклад в решение этой загадки.

Был у него и кровный интерес к теме казачества. Отцом Зеева был Петр Назаров – полковник ГРУ, потомственный казак и дальний родственник генерала Назарова, избранного донским атаманом после самоубийства Алексея Каледина. Кстати, Зеев Бар-Селла в переводе с иврита – это Волк, сын Скалы: здесь выражено и уважение к отцу, которое Зеев, безусловно, испытывал. «После его смерти в 1969 году я по ряду признаков смог понять, что он был одним из ведущих разработчиков военной доктрины Советского Союза», – вспоминал Зеев. Матерью же его была Лидия Худак – литературный критик, редактор и переводчица. И в итоге все же евреем Зеев себя ощущал в гораздо большей степени, чем казаком.

Зееву повезло с научным окружением дважды – до эмиграции и после. На филфаке МГУ он оказался в эпоху расцвета российской лингвистики, его учителем был Вячеслав Иванов. Правда, расцвет этот быстро закончился, и многих преподавателей, как и студентов, начали безжалостно выгонять. «Из университета меня исключили за несдержанность поведения: к тому времени я возлюбил сионизм и говорил об этом открыто», – объяснял Зеев. Еще некоторое время он пытался продолжать заниматься наукой – и даже почти напечатал первую книгу по северокавказским языкам. Но когда в 26 лет Зеев все же решил уехать, набор книги, уже находящейся в типографии, показательно рассыпали.

В Израиле он и его первая жена, филолог Майя Каганская, оказались участниками мощной литературной волны: в конце 70-х годов в стране рождалась высококачественная литература на русском языке. Рядом с ними творили Анри Волохонский, Илья Бокштейн, Михаил Генделев, Юлий Шмуклер, Эли Люксембург, Аркан Карив. Приехав в 1973-м, он все-таки получил диплом – окончил Еврейский университет, где специализировался на славянских языках. Его самомобилизация для участия в Ливанской войне стала важным фактом биографии – впоследствии он писал блестящие аналитические статьи на тему этой войны, что вызвало живейший интерес друзей. Михаил Генделев в своем «Великом русском путешествии» рассказывал, как смотрел в 1988 году в Ленинграде телевизор и в сюжете о «жестокости израильской военщины» увидел филолога Владимира Назарова, то есть Зеева Бар-Селлу. По описанию, он был в военной форме среди серых арабских камней: ему жарко, он устал, хочет пить, его все достало.

А в 1984 году у Бар-Селлы вышла первая книга «Мастер Гамбс и Маргарита», написанная вместе с Майей Каганской. Она была посвящена созвучиям и переплетениям романа Булгакова и романов Ильфа и Петрова. И произвела фурор. Зеев блестяще владел ивритом, но работал в русскоязычных израильских СМИ. Как только появилась возможность, вновь полностью погрузился в науку. Написал эссе о русской и нерусской фантастике, монографию о Бабеле, а еще книгу об Александре Беляеве: ее опубликовали в серии «Жизнь замечательных людей» и отметили международной литературной премией Стругацких. Последние несколько лет жизни Зеев Бар-Селла страдал от тяжелой сердечной болезни, бороться с которой ему самоотверженно помогала его жена Ольга Полевая.