Карлсон-еврей

Сделала Карлсона евреем с русской душой. Как переводчица Лилианна Лунгина нашла историю о толстяке с пропеллером – и переделала её на свой лад.

«Карлсон – это счастье, свалившееся с бухты-барахты!» – вспоминала переводчица Лилианна Лунгина. Именно она открыла русскому читателю книги Астрид Линдгрен – вместе с Карлсоном это были «Пеппи Длинный чулок», «Эмиль из Леннеберге» и «Рони, дочь разбойника». Афоризмы из перевода Лунгиной вот уже долгие годы живут собственной жизнью: «Спокойствие! Только спокойствие!», «Пустяки, дело житейское!» и «Если я получу какой-нибудь подарок, то, может быть, и повеселею».

Линдгрен говорила, что Лунгина подарила Карлсону новую жизнь. В СССР книжку про пузатого человека с пропеллером впервые выпустили в 1957-м и затем переиздавали не менее десятка раз. Линдгрен написала переводчице: «Грандиозно! У вас там дети едят их, что ли, эти книжки?»

Лунгиной было 35, когда Карлсон попался ей в руки. Взяться за переводы со шведского языка ей посоветовал Борис Грибанов, экс-однокурсник и один из редакторов издательства «Детская литература». Она, проведшая часть детства в Европе, свободно говорила на немецком и французском. Но переводов с этих языков ей не давали. Потому что, как по секрету сообщил ей Грибанов, такова была «литературная» политика в СССР – «лимит на евреев»: те и так слишком много переводили с основных зарубежных языков на русский. «А вот если бы ты занялась каким-нибудь экзотическим языком? Ты же учила в институте скандинавские?» – предложил Грибанов.

Так Лунгина принялась «таскать домой из издательства эти шведские книжечки» – как вспоминала она сама. Большинство из них, по ее словам, были «красивые и бессмысленные». Той, что была бы талантливо написана и «зацепила» ее саму, не попадалось. «Но вот однажды, месяцев через пять, я принесла очередную порцию этих книжек, и одна обложка сразу привлекла внимание. Потому что на ней был нарисован летящий человечек с пропеллером на спине и написано: “Карлсон по такет”, что значит “Карлсон на крыше”. Я начала читать и буквально с первой же страницы увидела, что это не просто книжка, это чудо какое-то! Это то, о чем можно лишь мечтать! Изумительная по интонации, по забавности, по простоте, по фантастичности выдуманного образа вещь!» – вспоминала Лунгина, которая даже спустя годы, кажется, не могла забыть восторга от первой встречи с Карлсоном.

Глубокой ночью она звонком подняла редактора из постели и заявила, что нашла «изумительную книжку». «Ты не ошибаешься?» – спросил Грибанов. «Нет! И еще раз нет! Ты увидишь, это будет колоссальный успех!» – убеждала переводчица. И так закипела работа над Карлсоном – сказкой, которая скоро влюбит в себя весь Советский Союз.

Лунгина признавалась: несмотря на то, что язык Линдгрен был на первый взгляд ясен и прост, ей пришлось многое менять в тексте, чтобы передать его юмор и задиристость. Так в сказке появились знаменитые «домомучительница» – так Карлсон называл домработницу в семье Малыша, «курощение», «дуракаваляние» и «низведение» – это все методы Карлсона по борьбе с домработницей. Ну, и легендарные «упитанный мужчина в самом расцвете сил», он же «самый больной человек в мире», которому надо «основательно подкрепиться» – это эпитеты Карлсона по отношению к самому себе в зависимости от ситуации. До сих пор в среде переводчиков идут споры: а права ли была Лилианна Лунгина, когда позволяла себе «вольничать» с исходным текстом? Но для самой переводчицы подобных вопросов не существовало. Она влюбилась в сказку и скрупулезно искала аналоги – а когда их не было, придумывала собственные слова: таких могло не быть в русском языке, но они лучше всего отражали суть оригинала. Как позже писала Лунгиной Астрид Линдгрен: «По-настоящему Карлсон стал популярен только в Швеции и в СССР. В других странах он остался прозябать на задворках книжных полок – из-за безликого перевода».

Это языковое чутье Лилианна Лунгина усвоила еще в детстве. Она родилась в Смоленске в 1920-м, но затем вместе с родителями переезжала из одной европейской страны в другую. Ее отец Зиновий Маркович работал замом у наркома просвещения Луначарского, а позже получил должности в полпредствах СССР в Германии и во Франции. Так Лилианне, едва начавшей говорить по-русски, пришлось окунуться сначала в одну незнакомую языковую среду, а затем в другую. В 30-х Маркович вернулся в СССР, откуда его уже не выпустили. Лилианна вместе с матерью Марией Либерсон еще несколько лет жила в Париже. Девочка училась в частной школе, а деньги зарабатывали в том числе кукольным театром. «Нас приглашали на детские утренники в богатые дома. И там я получила свои первые уроки социального неравенства, – вспоминала Лунгина в «Подстрочнике». – Нас никогда не звали к столу, а выносили угощение в комнату. Дети, барские дети, ели отдельно. Мы не имели возможности с ними контактировать, у нас, очевидно, была недостаточно голубая кровь».

Вместе с матерью она вернулась в Москву к отцу в 1934-м. Пошла в знаменитую школу № 204 имени Горького, известную своей новаторской методикой преподавания. Позже поступила в ИФЛИ – Институт философии, литературы и истории, который в конце 30-х стал частью МГУ. Там же она закончила аспирантуру и стала мечтать о карьере переводчицы. Но как раз тогда, в начале 50-х, в СССР гремело дело врачей и развернулась борьба с «безродными космополитами». Да и без этого, признавалась Лунгина, она всегда чувствовала себя чужой, не такой как все. «Я стояла в синем пальто с какими-то серебряными или золотыми пуговицами и каракулевым воротником, а передо мной – все черное, лохмотья... И я почувствовала такой ужас и такую свою неуместность…» – вспоминала она свое возвращение в Россию.

Спасало одно: в личной жизни Лилианны царило счастье. В конце 40-х она вышла замуж за драматурга Семена Лунгина. До его смерти в 96-м супруги жили душа в душу. «Это был один из самых открытых в Москве домов, – вспоминал писатель Владимир Войнович. – Там всегда с утра до вечера толклось много разного народу, приходили, пили, ели, общались, каждому находилось доброе слово, рюмка водки, тарелка супу и стакан чаю. Если взять самых знаменитых людей того времени в литературе, театре, кино, то всех можно было здесь встретить...»

«Я пришел за статьей для праздничного номера газеты, но через полчаса забыл, зачем пришел. Таким был этот дом, – рассказывал уже в 90-е один из московских журналистов. – Семен Львович иногда нетерпеливо кричал в открытые двери: “Лиля, послушай, что говорит этот молодой человек…” Лилианна Зиновьевна допечатывала на машинке свою статью, но приходила, стояла в дверях с улыбкой. Это удивительно, но в доме, где жили два пожилых человека, была атмосфера влюбленности, какого-то молодого, открытого для всех счастья».

Ну и, конечно – в разные трудные минуты жизни выручал Карлсон. А за ним и другие переводы Астрид Линдгрен. В 70-е шведская писательница впервые приехала в Москву. Они с Лунгиной быстро сдружились, и после этого Линдгрен стала частым гостем в доме переводчицы. «Она – совершенно из своих книг. Худая, высокая, очень веселая, очень живая и как-то очень непосредственно на все реагирующая», – рассказывала Лунгина. Когда шведка в первый раз пришла к ней в гости, то немедленно разбудила ее младшего сына, посадила на ковер и начала с ним играть. «А когда мы ее проводили этим же вечером в гостиницу “Россия”, а там второй троллейбус делает круг, – она вышла из троллейбуса и начала танцевать. В час ночи», – вспоминала Лунгина. И это, по ее словам, было настолько заразительно, что они с мужем тоже пустились в пляс.

Лилианна Лунгина умерла в Москве в 1998-м – на два года пережив своего Симу, как она с любовью называла мужа. За свою жизнь она перевела книги десятков зарубежных авторов – тех, кого сегодня принято называть «современными классиками». Среди них – и норвежец Генрик Ибсен, и француз Борис Виан, автор эпатажного романа «Пена дней». Но российскому читателю она запомнилась прежде всего Карлсоном и другими адаптациями текстов Астрид Линдгрен.

Когда уже в 90-е в России вышло новое издание Карлсона, в переводе Людмилы Брауде, на книжных толкучках спрашивали: «А у вас Карлсон с одной буквой “с” или двумя?» И это было паролем, который позволял отличить текст Лунгиной от дотошного, но, как выразилась одна из читательниц, «дико раздражающего перевода Брауде»: в ее версии «Карлсон» писался с двумя «с». Преданные фанаты Лунгиной негодовали и продолжают негодовать по поводу этой новой адаптации: «Ну как? Как можно было обозвать всем известную домомучительницу “домокозлючкой”?» Впрочем, сама Брауде на эти упреки реагировала спокойно: «Каждое время требует своих переводов. Есть много причин, по которым меня не устраивал перевод Лили Лунгиной, но после ее смерти мне не хотелось бы об этом говорить».