Ставни от пережитков

27 января 1945 года советскими войсками был освобожден концентрационный лагерь Освенцим, где во время Второй мировой войны нацисты уничожили около миллиона еврейских узников. В канун шестидесятой годовщины его освобождения Jewish.ru публикует серию воспоминаний бывших заключенных

Первое, что бросается в глаза, когда смотришь на этот дом с огромной запущенной террасой, — резные ставни. Хозяин, Леон Гринман (Leon Greenman), поставил их лет десять назад, когда крайне невоспитанные «бойцы» местного Национального Фронта повадились бросать в окна кирпичи. Защита, конечно, по большому счету, косметическая и далеко не универсальная — как-то Леон получил от местных фашистов рождественскую открытку, отправители которой сообщали адресату, что из содранной с него кожи вышел бы отличный абажур... Потому-то его довольно трудно убедить в том, что нацизм — это всего лишь исторический пережиток.

Ему девяносто четыре. В своем большом доме он занимает лишь крохотную комнатку, заваленную бумагами, портретами жены и сына, сгинувших в черной воронке Холокоста, многочисленными сувенирами, оставшимися с послевоенных времен, когда он работал музыкантом... Остальные комнаты завалены вещами, которые он раньше продавал в уличные ларьки, — давно, еще когда «Битлз» только-только начинали завоевывать свою популярность. Старик вышел на пенсию более двадцати лет назад и ничего не понимает в нынешней моде: он все еще пребывает в полной уверенности, что, скажем, пара вон тех пылящихся с незапамятных времен дамских сумочек смогла бы пригодиться и современным кокеткам... Самые горькие воспоминания вызывает портрет сына, Барнетта «Барни» Гринмана. Малыш появился на свет 17 марта 1940 года. Мальчику было всего два с половиной года, когда он попал в газовую камеру, откуда, как известно, не возвращаются. Милое, обрамленное кудряшками детское личико… Если бы Барни уцелел, теперь ему было бы шестьдесят четыре. А вот самому Леону Гринману, бывшему боксеру, удалось пережить Холокост, хотя от его страшных ударов он так и не смог оправиться. И вот уже шесть десятилетий он борется с фашизмом и расизмом. За это, между прочим, был представлен к ордену Британской Империи.

Родился он в Лондоне, в семье уроженцев Дании, растившей шестерых детей. Леону было пять лет, когда отец перевез семью в Роттердам. Мама умерла тремя годами раньше и отец, который был просто не в состоянии справляться с большим хозяйством, женился на своей домработнице, женщине довольно крутого нрава и, к тому же, тяжелой на руку. Хотя Леону от нее нередко доставалось по первое число, он не превратился в забитого неврастеника — скорее, наоборот. Он пошел в секцию бокса. Когда подрос, устроился на работу в парикмахерскую, а позднее стал компаньоном своего тестя, занимавшего издательским делом.

В мае 1940 года семья Гринман не успела бежать из Роттердама до того, как город оккупировали фашисты. Именно это и стало тем роковым обстоятельством, которое, в конце концов, привело семью к гибели. Вообще-то, покинуть Голландию Леон собирался еще в 1938-м, но от принятия окончательного решения его удержало принятие мюнхенского соглашения — британский консул был просто олицетворением надежности, когда уверял его в том, что мистер Гринман, являясь гражданином Великобритании, сможет оставить эту страну в любой момент. Когда же в Голландию война пришла и посольство в полном составе скоропостижно эвакуировали, Гринман отдал английский паспорт на хранение приятелю, а тот, испугавшись новой власти, попросту сжег его. Так Леон остался без документов, без гражданства и без друзей. В октябре 1942-го семья Гринман вместе с другими еврейскими семьями отправилась в концлагерь. Еще через четыре месяца все оказались в Освенциме.

Леон стал одним из семисот отправленных на смерть датских евреев. Выжило только двое человек, одним из которых был Гринман.

В своей книге «Англичанин в Освенциме» («An Englishman in Auschwitz») Леон так описал прибытие евреев в Биркенау: «Когда женщин стали отделять от мужчин, солдаты оттащили от меня Эльзу и Барни; оба кричали и плакали буквально в 20 ярдах, но я все никак не мог их разглядеть в толпе таких же кричащих женщин и детей. И вдруг увидел Эльзу, которая тоже смотрела на меня. В последний раз она послала мне воздушный поцелуй и протянула ко мне сына, чтобы я смог взглянуть и на него. Я так никогда и не узнаю, о чем Эльза думала в те мгновенья. Возможно, она была рада тому, что наше долгое и утомительное путешествие, наконец-то, подходило к концу. Ведь фашисты пообещали, что по выходным мы сможем видеться. И мы верили этим зверям: я долго мечтал о том, как буду разговаривать с женой и обнимать сына».

«Прошло время. Я все еще надеялся, что моя семья выжила, — вспоминает Леон. — Я не знал, что их повели в газовые камеры всего через несколько часов после нашего расставания и обещал себе, что обязательно разыщу своих родных. Но шли дни и месяцы, и все мои надежды уходили вместе с ними». Довоенный опыт работы в парикмахерской спас ему жизнь: одной из обязанностей Леона в лагере стало брить бороды у заключенных. В сентябре 1943 года его с партией других евреев отправили с трудовой лагерь в Моновице, где он долго работал строителем. «Там евреи буквально умирали от непосильного труда, — продолжает он. — В лагере я провел почти полтора года. В один прекрасный день нас строем отправили в Глейвиц. Пешком. А оттуда — эшелоном в Бухенвальд. 11 апреля 1945 года нас освободили американские солдаты. Вот и все».