Легенды Яффо: от Наполеона до Абу-Набута

Ровно 215 лет тому назад, 7 марта 1799 года, части французской Восточной армии, шедшие из покоренного Египта под командованием генерала Наполеона Бонапарта, после трехдневной осады и непрерывного артиллерийского обстрела взяли портовый город Яффо.

Ворвавшись внутрь крепостных стен, солдаты Наполеона учинили беспощадную резню, грабя, насилуя и убивая всех попадавшихся на их пути жителей несчастного города, к слову сказать, в большинстве своем христиан. Всю ночь продолжалась бойня. Полторы тысячи человек, не успевших бежать из Яффо до начала осады, были жестоко убиты.

Наутро выяснилось, что почти две трети шеститысячного турецкого гарнизона, оставшиеся в живых, заняли цитадель, что возвышалась над городом, и готовы сражаться до последнего. Их убедили сдаться, пообещав сохранить жизнь. После чего, отпустив около восьми сотен с приказом «бежать до Багдада», в течение трех дней перестреляли, перекололи штыками или просто утопили в море всех остальных.

Впоследствии Наполеон приводил всевозможные аргументы в попытке оправдать свою невероятную жестокость по отношению к покоренному Яффо. Вспоминал, что осажденные защитники крепости убили парламентеров, отправленных с предложением сдаться, а их изуродованные головы выставили на городские стены. Утверждал, что кормить и охранять такое количество пленных было не под силу. А отпускать опасно, поскольку многие из тех, кого прежде пленили при взятии Эль-Ариша (к югу от Яффо) и помиловали, взяв клятву не воевать с французами, обнаружились потом в яффском гарнизоне.

Впрочем, скорее всего, главная причина заключалась в желании Бонапарта испугать своего противника, Ахмеда аль-Джаззара, правившего из наиболее укрепленного города Палестины — северного порта Акко. Аль-Джаззар и сам был известен крайней жестокостью, за что получил прозвище «мясник». Видимо, Наполеон надеялся, что, устрашив врага, убедит его сдаться.

Вот только вышло все наоборот. Потрясенные французским зверством турки бились отчаянно, получив с моря еще и поддержку английского флота. Через три месяца безрезультатной осады Акко Наполеон начал отступление. В Яффо, откуда он надеялся отправиться морем обратно в Египет, его ждал весьма неприятный сюрприз. Вспыхнувшая в городе эпидемия бубонной чумы подкосила его и без того сильно истерзанное войско. Брать с собой больных Наполеон не хотел и приказал напоить их ядом. Так, убийством десятков, а то и сотен солдат собственной армии Наполеон завершил свою палестинскую кампанию.

***

Парадоксальным образом кровожадная прагматичность будущего императора Франции послужила толчком для бурного развития Яффо. После изгнания французов самый захолустный средиземноморский порт Оттоманской империи стал стремительно превращаться в важнейший морской узел Восточного Средиземноморья.

Наполеон, чья артиллерия разрушила стены и большинство зданий города, а армия вырезала и разграбила население, стал для Яффо своего рода «мертвой водой». А «живой водой» выступил Мухаммед Ага а-Шамми, присланный управлять городом через восемь лет.

Собственно, а-Шамми выстроил город заново, подняв его из руин: восстановил дома, рынки, мечети, отремонтировал порт. С помощью британских инженеров возвел мощные крепостные стены, охватившие по кругу весь город, даже со стороны моря. Именно он заложил основы процветания и благополучия Яффо, который впоследствии превратился в важнейший палестинский порт и торговый центр.

Пятнадцать лет правил Мухаммед а-Шамми в Яффо железной рукой, а точнее тяжелой палкой, которую любил часто пускать в ход, решая повседневные муниципальные вопросы. За вспыльчивый нрав уроженец Кавказа — то ли черкес, то ли грузин — а-Шамми получил в народе прозвище «Абу-Набут», что на арабском значит «отец дубинки».

Яффские жители сложили немало легенд о суровом градостроителе. Одна из них рассказывала о том, как однажды Абу-Набут отправился погулять за пределы родного города. То ли случайно задремав в тени из-за полуденной жары, то ли залюбовавшись на закат, правитель задержался и вернулся к единственным яффским воротам, лишь когда на город опустилась ночная мгла.

Ворота были заперты. Абу-Набут по привычке бухнул по тяжелым створкам своей палкой. Сверху раздался недовольный голос охранника:

— Жди утра, путник! По приказу нашего любимого владыки Абу-Набута с заходом солнца никто не входит и не выходит из города!

— Абу-Набут — это я! — закричал градоначальник. — Впустите меня немедленно!

— Не говори глупости, странник, — отвечали стражники. — Абу-Набут, да продлятся его дни, спит в своем дворце. Жди утра.

В бешенстве заколотил Абу-Набут по воротам своей дубиной.

— Немедленно идите во дворец и убедитесь, что там никого нет.

В ответ раздался лишь смех.

— Никто не смеет тревожить покой нашего могущественного господина, когда он отдыхает. Уймись и жди рассвета, чужеземец.

Напрасно Абу-Набут осыпал проклятиями стражников, грозил им карами, увещевал и даже молил. Охрана оставалась непреклонна. Пришлось Абу-Набуту получше укутаться в свой шерстяной плащ и зябнуть у стен города до восхода солнца.

Наутро продрогший, голодный и невероятно злой Абу-Набут собрал всех жителей города на центральной площади и обратился к ним с пространной речью, состоявшей из междометий, ругательств и проклятий. «Проклятый, сын проклятого тот, кто станет дружить с жителями Яффо!» — завершил он поток своего красноречия.

После этого градоначальник приказал поставить на том месте, где провел ночь, большой сабиль — общественный источник, фонтан с питьевой водой для путников, выложенный из камней с тремя куполами и инкрустированный той самой фразой о проклятых жителях. Согласно легенде, разгневанный Абу-Набут повелел, чтобы жители города передавали эту фразу своим детям, а те своим — и так из поколения в поколение помнили о своей вредной сущности.

***

Послушно передавали жители Яффо друг другу эту историю, демонстрируя и сабиль, и знаменитую надпись. Прошли годы. Давно не стало Абу-Набута. Яффо превратился в часть Тель-Авива. Арабские дети, по израильскому закону о всеобщем образовании, были отправлены в школу, где их обучали арабской грамоте.

И вот тут-то выяснилось, что смысл надписи на сабиле, которую теперь мог прочитать каждый прилежный ученик, несколько отличался от того, к которому привыкли яффские жители.

«Да будет все по воле Аллаха. Во имя Аллаха милостивого и милосердного этот фонтан был построен во дни владыки-победителя, достопочтенного господина нашего султана Мехмет-хана, да продлит Аллах его правление на все поколения и во все дни… здоровья каждому утоляющему жажду… Год 1230 по исламскому исчислению».

Так безжалостно и бесповоротно была развеяна старинная яффская легенда.