Живой классик израильской литературы Эли Амир рассказал Jewish.ru, как бежал из Ирака, что сделал для политики – и почему всё равно остался в Израиле чужаком.

Почему вы бежали из Ирака?
– В 1941 году к власти в Ираке пришла нацистская партия, поддерживающая идеи Гитлера. За каких-то три дня мусульмане убили 180 евреев и разграбили еврейский район Багдада. Этот погром назвали «фархудом», и никто до сих пор не знает, какое у этого слова значение. Помню, что я с крыши нашего двухэтажного дома наблюдал, как внизу мусульмане расхищают имущество. Тогда же я увидел, как мужчина взобрался на женщину, задрав ей юбку. Но что я мог понять в четыре года?!

Во время «фархуда» евреи Багдада впервые почувствовали, что находятся в опасности. Тысячи из них бежали на юг, в город Басра. Там они перебирались через реку – в Иран – и жили на территории еврейского кладбища. Власти Ирака были не в состоянии остановить эти массовые побеги. Но моментально почувствовали, что лишаются нужной элиты: в руках евреев за две с половиной тысячи лет, что они жили в стране, была сосредоточена вся экономика, культура и юриспруденция. Так что после «фархуда» было затишье – около пяти лет мы жили спокойно. Мусульмане вновь взбунтовались в 1948-м, после создания Государства Израиль. На фоне новых погромов почти все евреи захотели уехать. Им это разрешили, но с одним условием – все имущество и сбережения они должны были оставить на территории страны. Никого это не остановило. Наша семья выехала в 1950 году.

Как вас приняли в Израиле?
– Я помню этот период как очень трудный и в то же время очень радостный. Израиль тогда активно развивался. Мы жили в крошечной тканевой палатке по девять человек. Но понимали, что главная цель – получить образование, занять свое место в обществе и продвигаться. Уцелеть, остаться в живых – вот то, что было действительно важно. В пятидесятые годы здесь царили страшный бардак и голод. Нас встретили так же, как эмигрантов из Марокко, Болгарии и Румынии, с алией которых мы совпали по времени. Всего за два года страна приняла полтора миллиона евреев, чем вдвое увеличила свое население. От нас ничего не требовали и не просили. У нас ничего не было за душой, но и у представителей предыдущих эмиграций тоже ничего не было, поэтому мы не знали, что такое зависть.

При этом существовал раскол иного рода. Нам объяснили, что мы должны прекратить разговаривать на арабском. Но я продолжал ходить по кибуцу и петь арабские песни – и даже написал на арабском пьесу и не побоялся поставить ее на сцене. Мы считали себя израильтянами, евреями и сионистами, а нам говорили, что мы – «арабчата», и ни во что не ставили нашу культуру, которая считалась вражеской. Как подростку, мне было важно не терять связь со своими корнями – и в то же время адаптироваться к новой культуре. Эта идея легла в основу моей работы в Министерстве алии и абсорбции, где я занимался репатриацией молодежи на протяжении 20 лет.

Но вообще, обществу принять чужака очень сложно. С тех пор как я сам приехал в Израиль, в этом плане ничего не изменилось. Эмигрант не знаком с нашей культурой, не ест нашу еду, не разговаривает на нашем языке, и поэтому он нас пугает. Есть такое понятие, как «а-талуш», оторванный от корней. Так вот, «а-талуш» – это каждый, кого выкорчевали из его родной земли. И он останется таким до конца своих дней. И я тоже умру как «а-талуш», хотя мне уже 86 лет, я написал множество книг в Израиле и внес колоссальный вклад в политику. Но я до сих пор не могу оставить свой Багдад – он приходит ко мне перед сном.

Какой он, ваш Багдад?
– Там всегда пахнет костровым мясом и дымом наргиле. В Багдаде 90 видов финиковых пальм. Мальчишками мы переплывали реку шириной в полкилометра, а когда поднимались на мост, казалось, что он плывет, а вода стоит на месте. А еще там я впервые влюбился. Нам было по двенадцать. Она выходила на балкон, а мы с мальчишками ждали ее этажом ниже. Мы просто с ума сходили, чтобы привлечь ее внимание: танцевали и показывали акробатические трюки. По ночам мы с ней поднимались на крыши – каждый на свою – и рассказывали друг другу истории. Она опередила меня с эмиграцией в Израиль и пообещала, что будет меня там ждать. Немыслимо, но она правда меня там нашла.

Невероятно! И как сложились ваши отношения?
­– Наши пути довольно скоро вновь разошлись. Нам было тогда по 18 лет, она хотела замуж и детей, у меня же были совсем иные планы. Я в итоге женился только в 37 лет.

Вы стали первым израильским писателем, романы которого перевели на арабский?
– Да, мой роман «Жасмин» очень преуспел в Египте, его переиздавали несколько раз. Может, в том числе потому, что я для всех арабских интервью прямо заявлял: «Я израильский писатель-сионист». Для мусульман это ведь как красная тряпка для быка. С одной стороны, они уважали меня, с другой – я был их врагом. То же противоречие лежит в основе романа «Жасмин» – там история любви между евреем и арабкой из Восточного Иерусалима во время Шестидневной войны. Они сближаются друг с другом на протяжении всего романа – и впервые занимаются любовью только в конце книги. Это встреча двух врагов и почти автобиографическая история. Этим романом я помог им, арабам, как мог. Я тогда подумал: довольно того, что они проиграли в войне и попали под оккупацию. К ним нужно отнестись с сочувствием. В свое время эту идею общество приняло как революционную.

В каких отношениях вы были с Шимоном Пересом?
– Перес принял меня к себе на службу, когда он был главой Министерства алии и абсорбции, и мы оставались близкими друзьями до самой его смерти. Он был очень закрытым и серьезным человеком, с недоверием относился к окружающим. Говорят, что прежде, чем начать со мной работать, Перес спросил обо мне 20 человек из своего окружения. Я в свою очередь оставался верным ему, как и каждому, с кем в свое время работал. Со временем лед тронулся, и Перес перестал меня остерегаться. Я помогал ему все то время, пока он был в конфликте с Ицхаком Рабиным. Самому же Рабину в начале 90-х годов я подал идею – полететь в Россию, чтобы привлечь внимание советских евреев к эмиграции. И я сопровождал его во время той поездки. Помню, как потом давал интервью, во время которого кричал: «Берегите Рабина!» – и спустя неделю его убили.

В 2006 году вас выдвигали на пост президента. Почему вы отказались от должности?
– Я хочу оставаться свободным и гулять по иерусалимскому рынку: разглядывать людей и фрукты, слушать крики. А еще выходить на улицу Бен Иегуды и рассматривать прогуливающихся красоток. Я люблю сидеть в стороне в кафе, чтобы никто не выносил мне мозги. Быть президентом – это рабство.