Тоска по фюреру

«Зато у меня есть кузен-еврей!» – так оправдывали себя в суде нацисты. Дагерман проехал через всю послевоенную Германию и обнаружил бедность, чувство вины и – неожиданную ностальгию по Гитлеру.

Стиг Дагерман страдал от шизофрении и депрессии и панически боялся писать. Но оставил нам после себя «Немецкую осень» – одну из самых пронзительных книг о послевоенной Германии, в которую начали возвращаться выжившие в Холокосте евреи. Её перевод недавно вышел на русском в издательстве Ивана Лимбаха.

«Немецкая осень» стоит в творчестве Дагермана особняком – это не роман, а сборник эссе, написанных им по мотивам поездки в Германию в 1946 году. В Германию молодого писателя отправила редакция. Ему тогда было всего 23 года. По естественным причинам он не воевал – Швеция ведь не участвовала во Второй мировой. Но несмотря на достаточно ещё юный возраст, Дагерман уже был женат – на дочери немецких антифашистов, вынужденных бежать из Германии после прихода Гитлера к власти. Брак с немкой упростил ему въезд в Германию и избавил от необходимости получения журналистской аккредитации от американской администрации в Западной Германии. А также от последующего пристального внимания за собой – ведь власти считали визит Дагермана не репортёрским заданием, а посещением родственников жены. И это позволило ему узреть не «потёмкинские деревни» для журналистов, а настоящую Германию в руинах.

Он видел бедность простых жителей и в то же время – горе вернувшихся евреев. И ему, писателю-гуманисту, было жалко, конечно, всех. «Заслуженное страдание так же тяжело, как и незаслуженное», – писал он, но отмечал, что немецкие евреи в этом разрушенном мире оказываются пострадавшими вдвойне. Недавно их мучили нацисты, а теперь всё, что ждёт их, выживших, но потерявших детей, родителей и свои семьи, – это разрушенные бомбежками дома.

С одной из таких «возвращенок» Дагерман вместе бродит по руинам разрушенного города. Наполовину еврейка, наполовину немка, она успела убежать из Германии до отправки в концлагерь, а сейчас, вернувшись обратно, она устраивает заезжему шведскому журналисту экскурсию по пепелищу.

«Она ведёт меня на улицу, идущую вдоль еврейского кладбища. Оно разрушено бомбежкой: надгробия почернели и потрескались. Вдалеке маячат руины синагоги с почерневшими стенами. Несколько одетых в чёрное людей стоят на коленях перед свежими могильными холмиками. И тогда она говорит: “Вот это и есть Германия – разбомбленное кладбище”».

Описывая депрессивную и разбитую поражением страну, голодающих стариков, лишённую будущего молодёжь и спящих на полу в сыром подвале детей, Дагерман неминуемо поднимает и вопрос о коллективной ответственности. Тем более что настоящим палачам, как он считает, удалось уйти от возмездия. Он видел это своими глазами: во время «турне» по стране Дагерман побывал и на процессах против нацистов.

Учитель, который «был штурмовиком, но особо не высовывался», и банковский служащий, которого «заставили вступить в НСДАП на работе», – так он описывает участников одного из процессов. И эти обвиняемые вызывают у Дагермана скорее даже брезгливость, но с некоторым оттенком сочувствия.

Впрочем, сами процессы против нацистов он называет фарсом и театрализованным представлением для потехи. Голодная публика смотрит, как попадают под раздачу мелкие сошки, в то время как о подлинных убийцах миллионов никто и не вспоминает. Есть и такие нацисты, которые в классических антисемитских традициях полагают, что лучшим оправданием для них в суде послужит наличие «кузена-еврея». Впрочем, оно и служит – этих жалких, но всё же не чудовищных личностей приговаривают к небольшим штрафам, констатирует Дагерман.

Но несмотря на выхолощенную суть и смешное наказание, сами эти процессы, полагает он, не бесполезны. Они важны как исторический документ и иллюстрируют банальности зла, которое совершают самые обычные люди. От допросов свидетелей, как пишет Дагерман, порой веет таким холодом, что весь ужас невиданной доселе человечеством трагедии оживает в сознании, а в промозглом зале суда, казалось бы, «звенит сам воздух».

Правда, иногда среди этих маленьких людей вдруг всплывают крупные преступники. Не в том смысле, что нацистские бонзы, а настоящие злодеи. Вот, например, старичок ангельской внешности герр Зинне. «Но герр Зинне вовсе не ангел. Он был главой квартала во Франкфурте, и никакие “справки”, что он тайком слушал английские радиостанции, ему не помогут, – уверен Дагерман. – У суда есть доказательства, что герр Зинне объявил: “В моём квартале евреям не место”. И у суда есть свидетели, рассказывающие, как герр Зинне угрожал владельцам магазинов в своём квартале, чтобы они не смели отпускать продукты покупателям-евреям».

Любопытно, что травил «ангельский старикашка» не только евреев, но и немецких соседей, если те решались ему перечить. Так что именно у немки-свидетельницы в ходе процесса не выдерживают нервы. «На просьбу адвоката подсудимого взглянуть в невинные глаза этого пожилого человека она закричала: “Подумайте лучше о глазах старых евреев из квартала герра Зинне!”», – вспоминал заседание суда Дагерман.

Как писатель-модернист и отчасти даже экспрессионист, пусть и с несколько туманным и нарочито утяжелённым стилем, Дагерман едет по Германии, сухо и чётко подмечая бытовые детали, которые говорят о положении послевоенных немцев куда лучше любых статистических оценок. Вот встреченные им писатель и адвокат – казалось бы, верхушка среднего класса – угощают его тортом. Но этот торт – всего лишь обычный бедный послевоенный хлеб, слегка украшенный слоем эрзац-сливок. А пожилая горожанка, поехавшая побираться в деревню, очень счастлива – ей удалось набрать четыре мешка картошки для своей семьи. Но, увы, три из них пришлось оставить на вокзале – они не влезли в поезд, набитый такими же «побирушками».

Но некоторым заядлым нацистам поражение и вовсе не пошло во вред. «Папа Гансика работал прокурором в нацистском суде, теперь он отошел от Blut (кровь – нем.) и вернулся к Boden (почва – нем.). Купил самый большой участок земли в деревне и живет в сто раз лучше, чем эвакуированные бывшие узники концлагерей, которых размещают в полуразрушенных и заброшенных деревенских домах», – отчасти скупо фиксирует для нас историю Дагерман. Но эта мнимая бесстрастность, с которой автор описывает Германию той поры, перебиваемая иногда вспышками сожаления и печали, и делает книгу столь поэтичной.

В то же время Дагерман подмечает, что некоторые немцы ностальгируют по временам Гитлера – если и не по режиму, но по материальному положению, которое было тогда много лучше послевоенного. И делает жестокий, но не такой уж бесспорный вывод, за который его и атаковали критики: пока страна продолжает с тоской вспоминать тирана, у неё вряд ли получится построить что-то хорошее.

Дагерман удивительно объёмно и в то же время подробно отображает это ощущение расколотого мира и растерянного человечества, пережившего мировую катастрофу и едва начинающего осознавать, что же это было. И в этом плане его можно сравнить с таким тихим и глубоким интеллектуалом, как немецкий послевоенный писатель Арно Шмидт, также открытый для отечественного читателя издательством Ивана Лимбаха. Но ещё ближе Дагерман к писателям-экзистенциалистам Альберу Камю и Жан-Полю Сартру, работавшим с темами человечества перед лицом неминуемой смерти и коллективной ответственности.

Если до «Немецкой осени» Дагермана воспринимали как литературного вундеркинда, эта книга убедила публику, что перед ней серьёзный и постоянно развивающийся автор. А теперь приходит понимание, что этот шведский писатель, признанный на родине и в мире как оригинальный художник слова, многократно издающийся и переиздающийся, но не обретший такого широкого народного признания, как, например, его старшие современники Эрих Мария Ремарк или Эрнест Хемингуэй, – одна из ключевых фигур литературы XX века.

Стиг Дагерман. Немецкая осень. Перевод с шведского Наталии Пресс. СПб., Издательство Ивана Лимбаха, 2023